Татьяна Сергеева • Газета «Московская правда. Пятница», 24 марта 1995 года • 24.03.1995

Человек человеку – палач?

Главная / Пресса / Сезон 19

О французском экзистенциализме и его лидерах Камю и Сартре, соединяющих в одном лице философов и литераторов, у нас писали очень много, уже с начала 60-х годов. Вот только текстов самих писателей печаталось маловато. Получалось, как со многими зарубежными фильмами, спектаклями, книгами: о них публиковались горы критических откликов, сами же оригиналы были некими фантомами, реально в зрительском и читательском восприятии не существующими.

Сейчас и эссе, и драматургия, и проза Камю и Сартра доступны читателям, ставятся пьесы, а ощущения открытия новых миров почему-то все-таки нет. Хотя бытийственная ситуация, описываемая авторами, очень напоминает нашу российскую повседневность: рухнули все нравственные абсолюты, человек потерял способность различать добро и зло, общество вроде как бы и с одобрением относится к призыву бесстыдников обнажиться и заголиться, не в  одном нравственном смысле, между прочим, но и в самом что ни на есть прямом. Мир обезбожен, и человек свободен поступать, руководствуясь логикой своеволия. Все разговоры о милосердии, добротолюбии, совестливости воспринимаются как опостылевшая мишура. Словом, бога нет – и все дозволено.
Ну вот, уже начала говорить формулами из романов Достоевского. Само собой выговаривается очевидное: Камю и Сартр создавали свои драматургические причти, освоив художественный и философский мир великого русского писателя. В каком ключе освоив – вот вопрос.
В Театре на Юго-Западе играют спектакль «Ад – это другие» в постановке Валерия Беляковича. Сначала «Недоразумение» А. Камю, потом – «За закрытой дверью» Ж.-П. Сартра. Вторая пьеса идет порядочное время в московского театре «Вернисаж», «Недоразумение» показывают в России впервые. Камю на фоне последующего Сартра, которому Валерия Новодворская, переводчик текста на русский, придала знание языка и реалий советского ГУЛАГа, выглядит чуть ли не моралистом. Еще бы, убийца добровольно ушла из жизни. Конечно же, Марта, убивавшая постояльцев гостиницы, которую они с матерью содержали, из-за денег (о, деньги воплощали ее мечту покинуть мрачную родину и поселиться на берегу моря, где солнце и тепло), не раскаялась, убив родного брата. Столь долго отсутствовавший брат стал для нее, одиноко-свободной, посторонним («Посторонний» - название романа Камю). А с посторонним ничто не может связывать, перед ним нет обязательств, и ничто не мешает отправить его к праотцам.
Однако умопостроения Марты, а она рассуждает беспрестанно, ей, видимо, все-таки нужно обосновать свои палаческие устремления, очень напоминает раздраженное теоретизирование Раскольникова: мол, вошь ли я дрожащая или право имею. Но Достоевский приводит своего героя к пониманию содеянного и раскаянию: я не старушонку убил, я себя убил. Камю свой кругозор творца сознательно замыкает на точке зрения одного из героев Достоевского. Преступления не было, было всего-навсего недоразумение.
Именно здесь я поняла, почему нет ощущения  открытия при встрече с неизвестной пьесой. Достоевский, кажется, после «Записок из подполья» сказал: это уже преодоленная точка зрения. А здесь на преодоленное, уже освоенное предлагается посмотреть как на нечто совершенно новое.
Мотивы мучительных людских отношений, соединения в одной личности палача и жертвы – главные в пьесе «За закрытой дверью». Какие там мучения готовятся в аду? Все больше нравственные, заметил черт – кошмар Ивана Федоровича в «Братьях Карамазовых». А Сартр продолжил: и невыносимые страдания друг другу будет доставлять каждый их троих, запертых навсегда в изолированной комнате (тюремной камере? Палате в психушке?). Вот уж эта троица заголяется так заголяется, рассказывая свои истории сладострастников и убийц. Мечутся три тени, разрываемые позывами растленной плоти, в каждом нет и намека на существование души. И ни пролеска надежды в этой подсвеченной алым черноте. Ни намека на искупление вины. Ни ползвука о прощении. А уж о воскрешении, восстановлении падшего человека в этом мире не ведают. Ах, если бы только капельку добра и сострадания  кому-то из обреченной троицы. Но это был бы уже не Сартр с его выводом: «Ад – это другие».
Такие вот жестокие философические драмы дают нынче на театре. Отчего же так грустно, господа…

Татьяна Сергеева • Газета «Московская правда. Пятница», 24 марта 1995 года • 24.03.1995