Татьяна Виноградова • газ. «Завтра», октябрь, 1996г., №40 (148) • 01.10.1996

Донный сон

Главная / Пресса / Сезон 20

В сентябре Московский Театр на Юго-Западе открыл свой юбилейный, двадцатый сезон. Событием стала премьера спектакля «На дне» по пьесе М. Горького. Главному режиссеру театра з.а. России Валерию Беляковичу удалось создать спектакль одновременно и традиционный, и новаторский, удалось взорвать стереотипы зрительского восприятия этой пьесы, навязанные школьной программой.

По сцене стелется тяжелый туман. Из него косо выступают нары, где в голубоватом полусвете, словно под водой, замедленно движутся фигуры ночлежников. Все они в белом. Призраки? Или, быть может, персонажи бесконечного сна, от которого нет пробуждения? Вместо пролога Актер (з.а. России В. Авилов) читает строки Беранже. Слова о «золотом сне» звучат мрачной иронией по отношению к происходящему на сцене. «Ночлежный дом, духота, нары, длинная скучная зима», - так опишет Станиславский свое впечатление от беседы с Горьким о замысле новой пьесы.

Белякович создает в своем спектакле мир, где персонажи действуют в особой реальности – реальности сновидения. Свет здесь всегда тускл и призрачен. В костюмах нет ни одного цветного пятна. Ночлежники полуодеты, в исподнем – то ли пропили с себя все, то ли уже не отличают сон от яви, спят не раздеваясь, бодрствуют, не утруждая себя одеванием – эти повадки можно наблюдать и у современных бомжей. Страшная трагедия, неторопливо вращающаяся в ночлежном доме Костылева, воспринимается постояльцами, как кошмарный, бесконечный сон. «Что же маячишь ты, сонное марево?» - так обращался к России Александр Блок примерно в ту же эпоху, когда Горький создавал свою пьесу.

Типы ночлежников в спектакле узнаваемы и…современны. Беляковичу вообще свойственно делать пьесу актуальной, будь то «Гамлет» или трилогия Сухово-Кобылина, без вульгарного осовременивания.

Вот опустившийся «интеллигент» Сатин (з.а. России В. Афанасьев) клянчит «пятачок» у вора в законе Васьки Пепла (А. Наумов). Вот слесарь Клещ (его блестяще сыграл з.а. Росси А. Ванин) с болью бросает: «Какая правда? Где правда?... Работы нет…Вот – правда!..» Эта реплика вполне могла бы принадлежать и рабочему какого-нибудь «конверсионного» завода.

Барон – в исполнении з.а. России В. Гришечкина – отнюдь не традиционный убежденный альфонс и бездельник. Нет, это фигура трагическая, человек, заблудившийся в реалиях изменившегося мира. Над Бароном куражится «криминальный авторитет» Пепел: «Ты барон…было у тебя время, когда ты нашего брата за человека не считал…» Несчастный пытается сохранить хотя бы частицу человеческого достоинства: «Какое тебе от этого может быть удовольствие, если я сам знаю, что стал чуть ли не хуже тебя? Ты бы меня тогда заставлял на четвереньках ходить, когда я был неровня тебе…»

Как это узнаваемо, как похоже на современную ситуацию! «Демократическая» пресса не устает дергать за усы мертвого льва, глумиться над поверженными кумирами, градоначальники неустанно ведут войну с памятниками деятелям ушедших эпох…

А когда Барон требует, чтобы Настя (характерная роль Г. Галкиной) прекратила «гнать» свой «роман», очевидно, что мишень протеста – не метафизическая «ложь и неправда» душераздирающей истории о благородном Гастоне-Рауле, а вполне реальное засилье массовой культуры с ее слезливыми мелодрамами, оскорбляющими хороший вкус.

А вот смертельно больная Анна, жена Клеща (з.а. России И. Бочоришвили) исповедуется Луке в своей убогой, отравленной постоянным страхом жизни, но делает это с какой-то потусторонней иронией, от ее смеха тянет могильным холодком. Именно такая ирония свойственна нашему времени, ирония – то единственное оружие, которое осталось у людей, не по своей воле очутившихся на дне жизни.

Актерские работы в этом спектакле оставляют очень сильное впечатление. На сцене – ансамбль солистов, у каждого есть свой почти бенефисный выход, монолог-исповедь, после которого зал разражается аплодисментами. Запоминаются и яркие, живые образы эпизодических персонажей – частный пристав Медведев, в котором вдруг проснулось нечто человеческое (В. Коппалов), спившийся резонер Бубнов, подрабатывающий стукачеством, но не утративший чувства юмора и обаяния (В. Борисов), бесшабашный сапожник Алешка (М. Докин). Исповедуются перед зрителями все персонажи, кроме, разумеется, Луки (з.а. России С. Белякович).

Появляется Лука в этом «сонном мареве» инфернально, в голубом сиянии болотных огней, словно соткался его образ из тайных дум и желаний, из грехов и отчаянных надежд ночлежников. Потом он, как бы входя в свою земную роль, начинает все больше напоминать бывалого солдата с «кашей из топора», шукшинского «крепкого мужика» или, скажем, товарища Сухова. Но все равно, в его степенности и невозмутимости проскальзывают болотные огоньки, прошивая собой ткань реальности. Трактовка образа Луки вызывает ассоциации с загадочным мистером Сайфером, Люцифером в исполнении Роберта де Ниро в фильме Алана Паркера «Сердце Ангела». Только этот Люцифер – наш, российский. Соблазняет он малых сих в костылевской ночлежке. Явился он на «дно» в последний круг земного ада, чтобы посмотреть, как живут здесь люди, сильно ли «квартирный вопрос» испортил их. Лука приносит с собой старый тезис: «каждому будет дано по вере его» лишь слегка перефразировав: «А во что веришь – то и есть». Соблазняет Анну – желанным загробным покоем, Пепла – видением честной жизни, Актера – миражом лечебницы для алкоголиков. А запустив разрушительный механизм этих иллюзий, пойдет Лука дале, «в хохлы», инспектировать изобретенную там «новую веру». Как известно, дьявол – большой специалист по ересям.

Нетрадиционен Лука, масштабны, архетипичны фигуры Василисы (Н. Сивилькаева) и Наташи (Т. Кудряшова). Сивилькаева играет стареющую женщину, идущую до конца в борьбе за свою любовь. Она одержима страстями: любовь к неверному Ваське Пеплу, ревность к сестре, неукротимое желание властвовать – хотя бы и в этой ночлежке. Такая Василиса заставляет вспомнить леди Макбет.

Младшая сестра Василисы, нежная, ранимая, рано во всем разуверившаяся Наташа не выдерживает жизни в «страшном мире». Сцена, когда Наташа сходит с ума после убийства Костылева (этот образ – бесспорная актерская удача В. Черняка), напоминает о другой шекспировской героине, Офелии.

Спектакль по хрестоматийной «школьной» пьесе становится неожиданно многоплановым, многомерным, в нем переплетены самые разные мотивы, звучат голоса самых разных эпох. Но при этом ткань действия не распадается на фрагменты, остается впечатление цельности, монолитности.

Нет в спектакле и «хрестоматийной» вокальной заставки «Солнце всходит и заходит». Вместо нее – страшная, какая-то «подземная» пляска, настоящий dance macabre. Как всегда у Беляковича, музыка очень точно выражает дух спектакля. «На дне» сопровождают любимый в этом театре Вангелис и…русские песни в «постмодернистской» обработке. Пляска – реакция на трагедию, когда слова уже невозможны. Пляшут тяжело, страшно. Пляшут после того как Пепел убил Костылева, после того как сошла с ума Наташа. И после этой-то пляски Лука повторяет свою программную фразу о Боге – что если веришь в него – он есть, а если нет…И Лука разводит руками.

Известный монолог вечного оппонента Луки – Сатина о «гордо звучащем человеке» режиссер перенес его в финал спектакля. Сатин провозглашает, что «человек за все платит сам», призывает «не унижать его (человека) жалостью». И в этот момент на противоположном конце авансцены возникает белая призрачная фигура. Вопреки тексту пьесы, где эту реплику произносит Барон, именно Актер (его призрак?) тускло и буднично сообщает: «Там, на пустыре, Актер удавился». И явление белого призрака не кажется чрезмерной условностью в мире, где смерть – всего лишь еще одна стадия сна, от которого все равно невозможно проснуться.

Реакция Сатина («Эх…Такую песню испортил…дурак!») заставляет зрителя осознать, что все разговоры о некоем абстрактном «человеке» - лишь «песня», заезженная риторика, миф, а на самом-то деле «человека – забыли», как горестно вздыхает старый Фирс в финале «Вишневого сада», пьесы, созданной почти одновременно с «На дне».

«Люди от ужаса озверели, потеряли терпение и надежду и, истощив терпение, изводят друг друга и философствуют. Каждый старается перед другими показать, что он еще человек». О ком это? Не о нашем ли времени? – Нет, это снова Станиславский, это его впечатление от сюжета «На дне».

Валерий Белякович поставил очень актуальную пьесу. Роставил остро, современно. В спектакле театра на Юго-Западе главное – гуманистический пафос, мысль о том, что, несмотря на «страшный мир», в котором мы все живем, мы все-таки – люди. И должны жалеть друг друга.

Татьяна Виноградова • газ. «Завтра», октябрь, 1996г., №40 (148) • 01.10.1996