НЕСКУЧНЫЙ БЕЛЯКОВИЧ
Отчего-то родилось именно такое определение. Бывают режиссеры талантливые, бывают наверное и талантливее его – но где еще взять такого: невероятного, несусветного, невообразимого, непредугадываемого… И еще много-много слов с приставкой «не». В этих нескончаемых «не» – его единственное в своем роде «Да!». Поразительная, подчиняющая, магнетическая индивидуальность, босяк и матерщинник (чем внаглую бравирует, зная, что ему – к лицу!) – и умница-интеллектуал (что, напротив, тщательно им скрывается). Абсолютно авторского замеса режиссер – и ошеломительной мощи артист. Но: откуда в нем такая врожденная независимость и такое знание (осознание) своего пути? Точно в самом деле кто-то невидимой рукой ведет его по жизни. Через жизнь. Знаю много случаев, когда он был подлинно благороден. Негромко и естественно благороден. Всегда эти моменты про него помню, оттого не так важно, нравятся ли мне какие-то его спектакли больше или меньше. Человеческая высота всегда – важнее. И – реже.
Поскольку я на два года и два месяца его старше, то, сколько бы ему ни было лет, для меня он всегда останется пацаном-вундеркиндом. А когда он говорит, что мы с ним одной группы крови, – то это признание, от которого мне очень хорошо. (Самое интересное: он ведь знает, что мне не все его творения по душе – видимо, в его представлении о «группе крови» это ничего не меняет).
Валерий Белякович. Чудесный художник и вечный ученик. Будь здоров, школяр!
ВСЕМУ ПРИХОДИТ СВОЙ ЧЕРЕД
– Ты дал столько интервью... А о чем тебе хочется говорить сейчас?
– Сейчас у меня ощущение, что все еще впереди. Как ни странно. Сейчас и мозгов больше, и потенции творческой тоже. Откуда-то она взялась. Ты же видел этих ребят: Матошин, Леушин, Шалаев... Наш Театр за последние годы очень поменялся, и я в них ощущаю такую мощную энергию, и такое желание работать... Они так пульсируют, так фонтанируют – только поспевай окорачивать, придавать форму. В этом и есть судьба режиссера: чтобы были вокруг него такие артисты. Только что я выпустил спектакль в Баку – так им пока все объяснишь и всему научишь... А эти в момент «ловят». Ведь спектакль – я о форме говорю – должен рождаться не в муках а легко, в игре. Сейчас мы готовим премьеру, такую «дилогию существительных». Первая часть – «Аккордеоны» Гладилина, вторая – «Фотоаппараты» собственного моего сочинения, без единого слова текста – слова надоели! – будет в чем-то неожиданная история.
– Я сейчас вспомнил печально известную фразу, которуюкак-то произнес Эфрос: «Я разлюбил театр». К тебе это отношения не имеет. По-моему ты полюбил театр заново...
– И сильнее, чем прежде. Имею в виду именно свой театр.
– А был момент, когда тебе казалось, что все исчерпано, что ты от него устал?..
– Был, и я помню хорошо свое тогдашнее ощущение. Что изменилось? А вот ровно то, с чего я начал: смена поколений. Эта молодая компания – сегодня они уже взрослые артисты, и уже следующие молодые компании наступают им на пятки – придала новый импульс. И хотя многие их тех, с кем когда-то я наш театр начинал, по-прежнему работают, уже не они определяют его лицо. Период, когда происходила «смена ролей», был непростой. Он кончился. И всякий раз, возвращаясь из «походов налево», я возвращаюсь к себе домой. И всякий раз думаю: как это нам дали такую большую квартиру и когда нам, наконец, скажут: «пошли вон, дураки»...
– Когда-то ты мечтал о новом здании...
– Есть слово «поздно». Да, сколько-то лет назад очень хотел, и десять лет шла за это борьба, – перегорел. Теперь я думаю: лучше оставшиеся мне годы я потрачу на то, что имею, – а возможности здесь бесконечны, это как количество комбинаций на шахматной доске, – чем в изнурительной битве за то, чем могу не успеть воспользоваться. Каждый спектакль – это что-то новое, в плане именно пространства, сценографии. И неважно, сколько людей в зрительном зале – сейчас, когда нас видели уже по всему миру и на самых разных площадках, в том числе и в многолюдных залах. А собственный дом вот такой: маленький. И что с того? Какая разница?
– Хочу вернуться к твоим «взрослым детям» – артистам-воспитанникам. Неужто ж такие лихие ребята не стремятся выскочить за рамки маленького театра: в кино, в сериалы?
– Ну почему же? Они ведь здесь совершенно свободны. На неделю вперед составляется график репетиций – с учетом занятости каждого артиста. То же относится к вечерним спектаклям. Все это обязательно учитывается. Конечно, они снимаются, надо же деньги зарабатывать – но кроме того существует любовь к творчеству и желание заниматься делом, заниматься профессией. За этим они все равно возвращаются сюда, домой. Даже Гришечкин, «отступник», и тот. Его «норма», собственная, – два спектакля в месяц. Ну и ради бога. А вот, к примеру, Анатолий Иванов ушел совсем, уехал в город Волжский, и строит там собственный театр, «по образу и подобию». Мы передаем ему костюмы, вообще всяко помогаем. Есть у Юго-Запада и другие «метастазы»: вот Лена Громова, которая руководит Театром на проспекте Вернадского, – тоже «из наших».
– То у нас были бациллы», теперь «метастазы» – просто какая-то «зона заражения»...
– Больше, чем ты думаешь. Сергей Щедрин, артист Театра Маяковского, поставил в Сатириконе «Эмигрантов» Мрожека, – мой ученик. В Химках мой ученик работает, еще один в Казахстане, сейчас он выпустил спектакль «Куклы»... Приятно.
– У тебя еще бывают совсем «странные» поступки. «Гамлет» с японскими актерами (Гамлет и Офелия), который вы всего два раза сыграли, – ведь понятно, какая головная боль. Это – зачем?
– Ты себе не представляешь, что творилось с нашим Гамлетом ночью накануне спектакля, какая истерика, какой вдруг страх охватил. А зачем мне эта головная боль – так затем, что я идиот, самый элементарный идиот. Я же с ними ставил «Гамлета» в Осаке, и очень был хороший спектакль, и я им очень благодарен. И когда я приехал туда в следующий раз, и снова мы встретились, и так они были рады, я предложил: приезжайте в Москву, я вам все оплачу... Ну а раз сказано, то назад пути нет. Хотя, если серьезно, думаю, что я правильно сделал. Представь, какая это для них радость: кто их когда и куда позовет? И наши были довольны –хотя они уже ко всему привычные, ничем не удивишь. А сам я отношусь к этому как к естественной для меня части жизни, нормальной. И эксперимент, и игра, и школа – все вместе. В конце года я снова поеду в Японию ставить «Гамлета», уже с другими артистами, и сам буду играть Клавдия. Будет моя прощальная актерская гастроль.
– Ты больше не собираешься играть?
– У меня такая тоска по Роли... Хочется – такой, каким был, к примеру, для Михоэлса Лир. Однажды, после спектакля, – какого? где? – не помню, мистика – ко мне подошла девушка и сказала «вам просили передать». Протянула коробку – и исчезла. Открываю – и на меня смотрит... мое лицо. Кукла, изображающая меня в роли Просперо из шекспировской «Бури». Настоящее произведение искусства. Такое послание – откуда-то... С тех пор я думаю – но пьеса «мудреная», и нужен ход. Пока не найдешь – ничего не выйдет. Так что играть я собираюсь – летом, на покое, в собственном доме – наконец, я дом построил и можно не мучиться, куда податься в отпуск. Летом, когда тихо и никто не отвлекает, у меня много чего придумывается. Но до этого надо еще доиграть сезон – 9 июля у нас закрытие, традиционный вечер песни. Плюс – вручение наших собственных премий имени Виктора Авилова, в этом году – Олегу Леушину, как преемнику Авилова (Кочкарев, Калигула, Воланд, Гамлет) и Наталье Старосельской за ее книгу об Авилове. Ей вручим копию вот такой короны с бубенчиками, которую Авилов надевал, когда Гамлет говорит, что «нуждается в повышении». А это оригинал, всегда лежит у меня на столе.
– И портрет Равенских тоже всегда стоит? Он так пронзительно в тебя вглядывается, словно проверяет: как ты тут без меня живешь...
– Нет, это я после выставки никак не соберусь повесить на место. Есть несколько человек, которые мою судьбу перевернули и определили. Равенских, Колобов, Гончаров... И никого уже нет.
– В этом году столетие Аникста.
– Еще один «наш человек».
–Я же с ним случайно на «Гамлете» совпал. В антракте он ко мне обернулся, и, я помню его интонацию, такую протяжную: «Юра, мне нра-а-вится». Ну и дальше его статья была.
– Я всегда про него помню, он же нас тогда этой своей статьей благословил – своей шекспироведческой непререкаемостью.
– Сколько на своем веку видел «Гамлетов» – а не устал и новому радовался по-настоящему.
– Ровно так же пришел к нам на «Носорогов» легендарный Дюшен. Мы когда-то его лекции про этих «Носорогов» слушали, ничего еще не понимая, и вот он уже смотрит наш спектакль, и слова нам очень важные говорит. А как Шнитке вдруг пришел! Мне говорят однажды, там вас спрашивают... Выхожу: какой-то человек незнакомый. «Я Альфред Гариевич Шнитке. Посмотрел у вас «Мольера», можно еще прийти?» – Ну, приходи, Альфред... Потом пригласил меня на свой концерт, лично встречал у служебного входа в зал Чайковского. Или – вдруг приходит Володин, смотрит спектакль, потом говорит, что хотел бы пообщаться... А то еще как-то явился Гердт, на следующий раз привел Рину Зеленую, та уже еле живая, а глаз горит! Каждый такой приход – отдельный сюжет в общей истории нашего театра. Поэтому мы не ощущаем себя изгоями. Хотя сейчас совершенно другое время.
– Это – другое время в итоге стало «твоим»? Ты себя в нем нашел? Внутренне ему не сопротивляешься?
– Нормально все. Творчески очень даже нормально: ни у кого не должен спрашивать разрешения – разве можно сравнить!
– А к коллегам ходишь? Вектор твой каков?
– Вектор мой – к примеру, Бутусов, его «Макбетт» и «Ричард III» в «Сатириконе». А вот «Гамлет» в МХТ – нет, категорически.
– Молодых смотришь?
–Во-первых, по долгу службы: ГИТИС. Интересно тоже. Вот недавно на курсе Каменьковича ребята сыграли I акт «На дне». И хоть я не любитель «быта», всякие там чаи, тряпки, самовары – но как у них все интересно разработано! В ГИТИСе мысль творческая все равно бьется, и на сегодняшний день именно там – лучшая школа. Причем, и актерская, и режиссерская. Олег Львович Кудряшов, Хейфец, вечный наш бунтовщик Райхельгауз, мудрый человек Женовач, Женя Каменькович, Наталья Зверева, которая еще со времен Кнебель работает...
– Стезю, стало быть, ты себе когда-то правильно определил?
– Господь ведет. Иначе, чем объяснить, что, будучи в десятом классе, я пришел во Дворец пионеров, к Евгении Васильевне..... И сразу понял: мое! Пришел не один, а вдвоем с Юрой Щекочихиным, моим одноклассником. Его мама Лариса Степановна преподавала у нас литературу, умерла два года назад, сына намного пережила. А с Юрой мы так и шли по жизни, хотя в последние годы уже редко встречались, но привязанность не исчезла. После школы он – в литературный, я в театральный. Так что вот с тех пор моя «стезя» и определилась. Первая роль – в спектакле «Король-Олень», всего-то надо было, перебегая из одной кулисы в другую, прокричать «Конкурс начинается!» и скрыться. Это было невероятно трудно! И хотя сразу я в театральный не поступил, ушел в армию, что именно здесь моя ниша уже знал наверняка. После армии – три года у Геннадия Ивановича Юденича, потом был Гончаров, дальше Равенских – это все школа. Так что, всех повидал, ото всех чего-то набрался... Теперь вот еще « в писатели пошел». Компьютер пока не освоил – пишу от руки, потом переписываю.
– Знаешь, о чем я не спросил: о том, чего ты не поставил.
– А я все поставил, что хотел. Хотя когда в ГИТИС поступал, Борису Ивановичу сказал, что хочу поставить «Белую болезнь» Чапека. И даже знаю, как: играть должны клоуны – но все никак до нее не дойду. А «сказать» я хочу только об одном – о радости жизни. Для этого и ставлю сейчас «Аккордеоны».
– Несмотря ни на что, ты воспринимаешь жизнь как радость?
– После того испытания, какое мне было послано – стократ «да»! И если есть возможность, хоть отчасти ощутить многообразие и многослойность жизни, если есть силы и некая мера таланта это ощущение воспроизвести, да к тому же если кто-то готов со мной все это разделить, – тогда... Не то, чтобы я видел в этом свою задачу – на твоем высокопарном языке миссию – кому все это интересно!– а просто мне от этого становится легче жить. Занимаюсь своим делом. Всегда. Сейчас вот схожу в сэконд-хенд, нет ли чего, что может пригодиться для спектакля, которого еще и в замысле нет. Бывает, что-то на помойке увижу – тащу: пригодится...
Все сюда, в театр. По - другому невозможно жить. Хотя все равно ничего не успеваю: какие-то книжки прочесть, про какого-то артиста подумать, чтобы, пока молодой, мог поиграть вволю...
– У Эфроса в книжке «Репетиция – любовь моя»: «Нужно поставить еще много спектаклей, придумать хорошую новую работу для Дурова и для Яковлевой. Для Волкова и для Сайфулина. Для Каневского и для Дмитриевой...». А у тебя их столько, и многие такие завлекательные, манкие, роскошные, шикарные...
– И нужно все это успеть. Сейчас пишу новую книгу, называться будет «Моно»: ведь режиссер – всегда одиночка, одинокий степной волк. Думал к 60-летию закончить – не успел, книги быстро не пишутся. А кроме того, «Моно» – название моего спектакля, так что книга в каком то смысле – продолжение. Я объединяю в ней жизнь и творчество, такой как бы семейный альбом. Пишу для себя – но вдруг кому-нибудь еще пригодится. Пытаюсь сформулировать основные принципы своей режиссуры, пытаюсь выразить свою любовь к зрителям, к артистам, к жизни, ко всему. Надеюсь, все-таки допишу. Дальше: мне понравилось устраивать выставки, поэтому хочу попробовать рисовать не только эскизы костюмов, но и другое тоже. А еще – хочу записать диск со своими песнями... Вроде все разное – а на самом деле все связано с творчеством, с театром. Вот видишь на столе шляпку? Купил за 80 рублей – про запас. Все, что я впрок покупаю и складываю – всему приходит свой черед.