Наталия Колесова • Газета "Вечерняя Москва", 25 сентября 1998 года • 25.09.1998

В "Новой опере" отравитель обрёл интимные черты

Главная / Пресса / Сезон 22

Театр "Новая опера" под руководством Евгения Колобова сыграл свою первую премьеру на сцене осваиваемого труппой здания в саду "Эрмитаж". Честь обжить новое пространство выпала опере М.Мусоргского "Борис Годунов" в постановке Валерия Беляковича, руководителя известного московского театра "На Юго-Западе".

Как известно, это не первое в судьбе Евгения Колобова обращение к опере Мусоргского. Одним из самых сильных впечатлений для меломанов остаётся его версия "Бориса Годунова" в Музыкальном театре им.К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко, осуществлённая режиссёром О.Ивановой и художником С.Бархиным. Партию Бориса в той постановке пел один из самых сильных и драматичных басов Москвы В.Маторин. Теперь перед Евгением Колобовым стояла сложная задача, не пытаясь войти дважды в одну и ту же реку, найти современный ракурс к трактовке одного из эпизодов трагической русской истории и, как принято в "Новой Опере", освободить классическую оперу от наросшей на ней за годы сценической жизни коросты штампов.
Обратившись к первоначальной, 1869 года, авторской редакции оперы, Колобов решил в пользу гениально-безумного Мусоргского, не отредактированного мелодистом Римским-Корсаковым и не "причёсанного" Шостаковичем. Каждая помарка в рукописях, бережно сохранённых исследователем творчества Мусоргского Евгением Левашевым, стала бесценной. Этим и объясняется отсутствие в новой версии пресловутого "польского акта", дописанного по требованию ревнителей жанра оперы в традициях императорской сцены. Исчезновение из действия многочисленных танцев обусловлено отсутствием в труппе балетной части и давним раздражением Колобова против этого жанра в целом. Досадно лишь, что интрига с Мариной Мнишек в выпущенной сцене "У фонтана" не дала темпераментному Олегу Балашову (Григорий Отрепьев) развернуться в полную силу.
Пригласив Валерия Беляковича, известного своими динамичными современными и парадоксальными постановками шекспировских трагедий и абсурдистских драм, Евгений Колобов отдал свою труппу в руки режиссёра очень музыкального. Его борьба с наиболее условным из театральным жанром – оперой – прошла с переменным успехом. Учитывая, что для оперных артистов порой практически невозможной задачей оказываются элементарные сценические действия, режиссёр добился значительных результатов. Вспоминая о мечтах Мусоргского сделать народ в опере цельным, постановщик выстраивает на сцене, более чем условно обозначенной художником Эдуардом Кочергиным инсталляциями из многочисленных арок и иконописных ликов, мощные и динамичные массы хора.
Да, этот народ не безмолвствует и не стоит скорбно или ликующе в просветах между кочергинскими сводами. Он мечется, бушует, молит, скорбит, страдает, отпускает шутки, комментирует – словом, живёт. Даже скептикам, раздражённым взрывами хохота и бесшабашными вскриками, допускаемыми хором, придётся признать, что редко встретишь в опере толпу более одушевлённую, чем в премьере "Бориса Годунова". К сожалению, разнообразие режиссёрских задач не всегда получало элегантное визуальное подтверждение.
Олег Коротков в роли Бориса Годунова, солист Восточно-Словацкого театра, певший премьеру, обладает великолепной фактурой и незаурядными актёрскими способностями. Больше всего ему удалась тема самозванца и узурпатора. Подобно шекспировским Макбету и Клавдию, его герой, достигший "высшей власти", погибает под бременем собственной "больной души и совести усталой". Настороженность и мания преследования заметны с первого появления Бориса и подчёркиваются затемнениями, обозначающими внутренние монологи царя. На беду прямо накануне премьеры уникальные компьютеры, которыми оснащено здание "Новой оперы", отказали, и световую партитуру пришлось фиксировать, импровизируя на ходу. Поэтому, возможно, не все постановочные эффекты получили должное воплощение.
В исполнении Короткова царь Борис – пусть и преступник, и убийца, и отравитель, погружённый в депрессию под грузом цепи своих злодеяний, - приобретает камерные, интимные черты. Это настолько непривычно, что зрители чувствуют себя неуютно без зычного голоса, от которого вибрирует хрусталь на люстрах, без мощной игры в сцене безумия, без душераздирающей тоски в финальном его покаянии.
У Беляковича свободно и органично заиграли певцы, всё более уверенно чувствующие себя в драматическом искусстве. Марат Гареев (Шуйский) смотрелся обольстительно и зловеще, Михаил Дьяков (Щекалов) – весомо и невозмутимо. Эффектным фейерверком пронёсся взлохмаченный Олег Балашов (Григорий Отрепьев), размахивая финкой. Юродивый (Дмитрий Пьянов) совсем не по-хрестоматийному молод и плачет глухо, заставляя вспомнить пронзительные стенания И.С.Козловского. Плач больше слышится в музыке. Медленная и величественная поступь нового царя сопровождается мерным, полным достоинства колокольным звоном. После обвинения в гибели царевича Димитрия, брошенного Юродивым в лицо ошарашенному царю, над оперной сценой повисает бесконечная "мхатовская" пауза…
В расстановке музыкальных акцентов Евгений Колобов всегда отличался неординарностью решений. "Борис Годунов" продолжает эту линию классики "с человеческим лицом". Но героям оперы Мусоргского гораздо труднее освободиться от исторического контекста, в котором улавливается слишком много ассоциаций с днём сегодняшним – с беспределом политической жизни, с кровавой борьбой за власть, с низвержением былых кумиров и вознесением однодневных лидеров. Хор "Новой оперы" – главная отрада столичных меломанов – всё чаще превращается из фона и контекста в главных героев спектакля. "А тот, кто снёс бы ложное величье правителей, невежество вельмож, всеобщее притворство", может продолжать и "Борису Годунову" отказывать в актуальности.

 

Наталия Колесова • Газета "Вечерняя Москва", 25 сентября 1998 года • 25.09.1998