Алексей Матошин: «Хочется выпрыгнуть из своего амплуа».
В июле ведущему актеру Театра на Юго-Западе Алексею Матошину исполнилось 45 лет, половину из них он посвятил Театру. Десятки театральных работ, более сотни киноперсонажей… Минувший театральный сезон внес в копилку актера еще одну роль – он сыграл Алексея Каренина. Глядя на этого растерянного человека, проникаешься к нему сочувствием и невольно ловишь себя на мысли: «Чего ей еще не хватает?»
– Мне кажется, все задаются этим вопросом, даже читая роман, – сказал Алексей Матошин. – Но это не моё рождение образа Каренина, а замечательного артиста Александра Загоскина, с которым мы в пару играем. Сашка совершенная противоположность мне и в жизни, и на сцене, он придумал свой рисунок роли, и мне интересно именно повторить то, как он существует на сцене. Созданный нами образ – полностью его прочтение, это совершенно не моё.
– То есть идет работа на сопротивление?
– Абсолютно, и это очень интересно. Хотя, конечно, ты не можешь совсем выйти из своего внутреннего мира, своего состояния и полностью сделать другой образ с другими мыслями и т.д. Все равно ты всё пропускаешь через себя, и в итоге твоё внутреннее «я» проявляется в любой роли. А здесь не моё «я», не моё внутреннее состояние, и мне это гораздо интереснее, чем играть самого себя, свои чувства. Хочется выпрыгнуть из своего амплуа. Очень тяжело мне давался текст Толстого, просто за гранью добра и зла, я учил его, как математику. Никогда в жизни со мной такого не было, но это того стоило, настолько круто получилось. И хорошо, что режиссер Олег Анищенко не переписал текст своими словами и очень мало порезал, у нашего персонажа остались практически все знаковые сцены. Мне нравится работать в паре, потому что, будучи занятым в постановке, какой бы ты ни был замечательный думающий артист, ты не можешь увидеть ошибки или удачные находки, которые происходят с твоим персонажем на сцене. А здесь у тебя есть возможность посмотреть на образ со стороны и провести анализ той роли, которую ты потом делаешь.
– Вы уже больше двадцати лет работаете в Театре на Юго-Западе. Знаю, что Валерий Белякович сам пригласил вас, когда понял, что этот парень способен реализовать его творческие задумки. А какое впечатление произвел мастер на вас – молодого актера?
– После окончания Екатеринбургского театрального института нас с моим другом детства Андреем Санниковым (актер Театра на Юго-Западе. – «Т») направили в Нижегородский театр «Комедiя». Театр произвел на нас колоссальное впечатление – красивое здание, просторное фойе, большой зрительный зал с какой-то необыкновенной люстрой. Очень приятно было здесь работать. Вскоре прошел слух, приедет Валерий Романович Белякович, а я знать не знал, кто это такой, тогда сотовых не было, найти информацию невозможно. Сказали, что будет ставить «Сон в летнюю ночь», и все мы выучили текст Шекспира. И появляется какой-то мужик в рваной футболке, в кепке козырьком назад. А мы молодые, только что до этого репетировали «Волков и овец» с Семеном Лерманом, ему было уже за семьдесят, он весь такой «классический, вялотекущий». И тут приезжает режиссер, очень активный, со всеми на ты, сразу начал репетировать. Сначала я должен был играть фавна, но потом получилась пертурбация, и я играл Деметрия. Можно сказать, что мне повезло, но как же Валерий Романович меня на репетициях воспитывал… жестко.
– Значит, обратил на вас внимание и хотел довести роль до совершенства…
– Мы, молодые, об этом не знали, боялись его. Но когда заканчивалась репетиция, Валерий Романович говорил: «Пойдемте, я вас покормлю» – «В смысле?» – «В прямом, есть хотите?» А у нас денег нет, а есть хочется. И вот он нас, молодых, набирал, мы шли в кафе, обедали и общались с ним. У Валерия Романовича была такая удивительная черта – он влюблял в себя людей, обаятельный потрясающе. Потом, когда он меня позвал в Москву, сказал: «Малыш, только давай сделай так, что я тебя не звал, ты сам приехал». Потому что мы только пришли в театр «Комедiя», Валерий Романович тоже в первый раз ставил в этом театре, ему нужно было там закрепиться, а молодых артистов нехорошо уводить. На следующий год он ставил в Нижнем «На дне», где я играл Ваську Пепла. После премьеры он говорит: «Ну что ты здесь делаешь? Поехали ко мне», я подумал: «А почему бы нет?». Собрал вещи и поехал в Москву. Но я никогда не стремился в столицу, никогда. Просто так сложилось.
Приехав в этот театр, я стал ходить к Беляковичу на все репетиции. Помню впервые увидел, как Валерий Романович репетировал с Вячеславом Гришечкиным сцену из спектакля «Самоубийца». Я был в шоке от того, что один говорит А, другой говорит Б, они вместе хохочут и одновременно начинают творить, и на сцене у Вячеслава Германовича возникала такая легкость, свобода. Это было гениально, и я не понимал, как это возможно так чувствовать друг друга. Но это было не со всеми, и в театре еще остались те, кто с содроганием вспоминает худрука в то время, когда они были еще молодыми артистами. Валерий Романович был очень своеобразный режиссер, очень жесткий. Но мне это было нужно.
– Неужели Карабас-Барабас?
– Карабас-Барабас несомненный. И кричал, и микрофоны летали, и стулья, мы только успевали уворачиваться. При этом мог снивелировать любые конфликты, и еще у тебя всегда была возможность проявить себя, как артиста.
Валерий Романович никогда не распределял роли, просто вызывал определенное количество артистов, мы слушали музыку, и каждый из нас думал, кого примерно хочет сыграть. И эту возможность тебе режиссер давал всегда, надо было только показать, что ты можешь. Помню, нас на «Гамлета» собрали, я вообще еще зеленый был, года 22-23. Посмотрел до этого постановку с Виктором Авиловым, он играл потрясающе, но я никогда в жизни не хотел сыграть Гамлета, он для меня абсолютно не герой. Я мечтал быть Клавдием, и Белякович, который сам хотел его сыграть, доверил мне эту роль. У него не было лекала, и он часто давал парадоксальные роли парадоксальным артистам. Пришел, показал, убедил и играешь. Валерия Романовича я всегда называл батей, а он меня сыном. Созданный им театр – это без преувеличения театр-дом и колоссальная возможность проявить себя. Когда мы встречаемся со своими актерами на съемочной площадке, мы всё делаем по щелчку, потому что Театр на Юго-Западе – это потрясающая школа.
– Полученные навыки вы теперь с успехом применяете и вне театра. Судя по вашей фильмографии, вы просто-таки нарасхват.
– Вообще кино – это очень странное производство, где от актера практически ничего не зависит. Есть канал, есть продюсер, есть еще какие-то люди. Снимают кино, затем монтаж, мы сразу делаем озвучку, а потом фильм по разным соображениям может лежать годами на полке, а может вообще не выйти. К тому же сейчас новая мода появилась – в кино приглашают не конкретных артистов, а под КПП (календарно-постановочный план. – «Т») тех, кто в данное время свободен. То есть гораздо проще найти свободного артиста, чем ждать того, кого ты действительно хочешь снимать. Съемки тоже все разные, когда снимают 4 минуты эфирного времени в день, это очень хорошо, потому что можно отрепетировать, посидеть, выяснить взаимоотношения персонажей. В советских фильмах у меня был рекорд – 40 секунд в день снимали, и это отлично! А другой рекорд – когда мы снимали 38 минут в день – вот это кошмар, ты просто «говорящая голова», ну и конечный результат соответствующий. Сейчас в среднем снимают 10-12 минут в день и, если режиссер потрясающий, всё великолепно, снимаешься в таком блаженстве, думаешь, как клёво, материал отличный, всё сделали хорошо. Но потом монтаж, цензура, и ты смотришь на результат и не понимаешь, мы же снимали офигенно, почему так получилось? А бывает наоборот, думаешь: «Господи, зачем я здесь?», потом посмотришь просто так краем глаза – интересно получилось. И классно, когда всё складывается.
– Многие, глядя на вас, думают, что вы счастливчик – много снимаетесь, разъезжаете с гастролями по городам…
– Наверное, так и думают. А я только что приехал со съемок из Питера, спал три часа, а вечером на сцену играть спектакль «Анна Каренина», который идет почти шесть часов. Потом возвращаюсь в Питер, а затем гастроли с театром в Новороссийске, и надо срочно учить 30 страниц текста. Кошмар какой-то! Едем туда всего на один день, причем самое страшное это дорога – ты летишь на самолете до Сочи, потом двести километров на автобусе в Новороссийск, там играешь спектакль, после спектакля опять в автобусе возвращаешься в Сочи, летишь в Москву, и по прилете, не заезжая домой, пересаживаешься на другой самолет, чтобы лететь в Питер на съемку.
– Такая кочевая жизнь раздражает или привыкаешь к ней?
– Вообще я трудоголик и очень люблю работу, какая бы она ни была. Если три дня отдыхаешь – это уже планка. В кино январь-февраль – мертвый сезон и есть возможность отдохнуть, а в театре сезон заканчивается в июле, и ты уже уставший, но в это время только начинается сезон в кино. И в августе ты, грубо говоря, просто подыхаешь. Поэтому и срывы бывают иногда, все мы живые люди.
– Бывает, что срываетесь на семье?
– Нет, для меня семья, дети мои – это как таблеточка. Слава богу, мне с ними повезло. Я приезжаю домой уставший, если мелкая меня дождалась, кладу ее под бочок, и мне так спокойно на душе. Дети растут быстро, меня месяц дома не было, и они уже изменились. Даше сейчас десять лет, и она такая настоящая девочка. А Грише уже четырнадцать, переходный возраст. Говорят, что это страшно, но у нас хорошие отношения, и никаких проблем нет. Гришка сам по себе очень вежливый благодаря бабушке – заслуженной артистке РФ Галине Анатольевне Галкиной. Она никогда не говорит «нет», и он начинает разговаривать как бабушка, такими же витиеватыми фразами. Это прекрасно, потому что я резкий, жена (актриса Ольга Авилова. – «Т») более мягкая, а бабушка – обволакивающая. И Гришка похож в этом на неё. Его любят женщины, он очень деликатный. Мои мама с папой, когда были еще живы, от него просто млели. Он сам пошел учиться игре на гитаре, занимался боксом, каратэ, изучает английский язык, увлекается физикой. У них в школе был концерт, и ему нужно было на электрогитаре играть, и он научился играть за какие-то полгода. Меня такая гордость переполняла, когда он стоял на сцене.
– А вы в его возрасте чем занимались? Наверно, покуривали где-нибудь в сторонке?
– Не то слово... Чем я только не занимался. Но, на самом деле, считаю, что мне очень сильно повезло с родителями, они никогда меня не наказывали, не били. И я старался их не огорчать, учился на четыре и пять, неуд был только по поведению. Мы с друзьями были неформалами – носили серьги, банданы, рваные джинсы. Я сам из села Кривошеино Томской области, а по тем временам в деревне это было прям из ряда вон, поэтому нашу компанию не любили, и мы периодически дрались с компанией гопников. Еще помню, мы с друзьями все время сидели на крыльце военкомата, пели песни, семечки лузгали, потом, конечно, пошло пиво и так далее... Но мы не наркоманили, никто не спился. Один из нашей компании стал чемпионом России по лыжным гонкам, другой сейчас депутат от Кузбасса, третий – директор Теле-2 в Томске, еще один работает на вахте. Мы все до сих пор дружим, у нас есть свой чат, мы постоянно на связи, каждый год собираемся и идем в баньку, как все нормальные мужчины. И это лучшие друзья в моей жизни. А с Андрюхой Санниковым мы вообще начали дружить еще до школы и теперь работаем в одном театре.
Я очень часто езжу в Сибирь, это моё место силы, как сейчас модно говорить. Там очень красиво, есть яр, на котором мы все собираемся, метров тридцать высоты, и внизу течет река Обь. Очень люблю приезжать туда зимой, чтобы почувствовать настоящую зиму, не такую, как в Москве. А как нас там встречают – это невозможно передать словами! Первую неделю ходишь по гостям со всеми здороваешься, вторую неделю снова ко всем заходишь попрощаться. Я, конечно, шучу, но доля правды в этом есть. А летом всей семьей едем на море. У меня дети очень любят море, и я прям его фанат. Лет пять ездим в один и тот же отель в Турции. Потрясающее место, Мекка парапланеристов, там с одной стороны огромная гора, а с другой стороны бухта. И так получилось, что в прошлом году на съемках сериала «Морская Заморская» мы были практически в том же самом месте.
– В этом фильме вы играете очередного полицейского или бандита?
– Нет, военного врача. Очень легкий фильм, такая семейная комедия положений, никакой чернухи. И хотя история моего персонажа не имеет никакого отношения к моим внутренним струнам души, я потом с удовольствием посмотрел сериал, хотя редко смотрю фильмы с моим участием. А не смотрю, потому что сразу вижу все недочеты, которые, к сожалению, уже не исправишь. Вообще я самый большой критик самого себя. Мне кажется, это правильно, всегда должно быть к чему стремиться. Я очень категоричен и требователен по отношению к себе и к партнерам в плане профессионализма. Но во время работы всегда стараюсь находить в людях только всё положительное, и, как правило, мне везет с партнерами и режиссерами.
– Если вам придется выбирать между театром и кино, что вы предпочтете – сцену или съемки?
– Конечно, театр. Работа в театре гораздо интереснее, и здесь, в отличие от кино, приходится каждый раз всё проживать и делать заново. Никогда не получится один и тот же спектакль. Актерский тренинг существует только в театре, ты можешь органично молчать, органично ходить, бегать и так далее. Кино не позволяет такую бурю чувств, и за год съемок в разных сериалах у меня нет такого спектра эмоций, какие я испытываю, например, за один спектакль «Анна Каренина». Меня многие спрашивают, почему я не бросаю театр, когда в кино у меня довольно-таки много работы и возможностей, казалось бы, больше. А не ухожу я, потому что театр – это профессия, а кино – просто зарабатывание денег. Именно поэтому из театра я никогда не уйду.