Артист московского «Театра на Юго — Западе» Алексей Матошин занят в большинстве спектаклей текущего репертуара. На сцене его замечаешь не сразу: сосредоточенный, углубленный в себя, он раскрывается внезапно и ярко, как раковина с жемчугом внутри. И наполняет зал светлой энергией своего искреннего таланта.
В жизни Алексей безбрежно — откровенный, общительный и бесконечно душевный человек, открытый всем творческим ветрам. Его существование поддерживают три кита: семья, театр и любовь к семье и театру. С деревенской здравой сметкой он отвечает на вопросы без излишней зауми, практично основывая все размышления на историях из собственной жизни. А если не хочет отвечать, то говорит просто и подкупающе — необидно: «А я не скажу...».
Д.Е. Алексей, артист — это мечта жизни или счастливый случай?
А.М. Я думаю, что это случай, потому что я родился в семье, где никто не был артистом и не мечтал им быть: у меня мама бухгалтер, отец — электрик. Правда, мама работала в самодеятельности и в народном театре подрабатывала для своего удовольствия.
В школе у нас был педагог по внеклассной работе. Он пригласил к себе нас вместе с Андреем Санниковым, моим, можно сказать, «проклятием жизни» (смеется) — я ведь все время с ним — мы из одной деревни и в школе вместе учились, и в институте, и сейчас работаем в одном театре. Педагог очень хороший, позвал нас к себе кем то вроде аниматоров. Мы протусили с ним десятый, одиннадцатый классы. Поехали в Екатеринбург с детскими игровыми программами. Я был ведущим, а Андрей актером программы. Нас там посмотрел актер Александр Фукалов и сказал: «Приезжайте поступать!». Я, к сожалению, не поехал поступать, потому что — деревня, денег нет, не было возможности поехать в другой город. А Андрей уехал. Я уже подал документы в наш местный «кулек» томский (Томский институт культуры и искусств), меня взяли без экзаменов на хореографический факультет. После этого Андрей Санников позвонил ночью и сказал: «Леха, приезжай, тут недобор!». Я на все плюнул, нашел деньги и поехал поступать. Так и получилось, что я стал актером.
Д.Е. Хореографией до этого занимались?
А.М. Нет. Просто в институте, как я сейчас понимаю, сначала смотрят твою фактуру, а потом уже на то, что можно из этой фактуры вылепить. Я так думаю, педагог посмотрела на мою фактуру и решила — хочу этого мальчика. Предложила мне: «Пойдем ко мне!», а я сказал: «С удовольствием!». Это же была достаточно известная балерина в Томске и томской области. А мне — лишь бы только экзамены не сдавать после школы. Поэтому я согласился.
В институте нам только азы танца давали. Был там такой замечательный педагог — Сушкина, балерина, ей тогда уже было лет семьдесят пять, такая сухая — сухая. Преподавала у нас станок и била нас палкой: «Тяни ногу!».
Потом я поехал в Нижний Новгород работать: нас позвали туда троих. Сначала мы жили все четыре года в одной комнате, а потом вместе оказались в новом театре «Комедия» в Нижнем. Мы согласились, потому что это ближе к Москве, а всем актерам хочется попасть в Москву. Приехали в Нижний, денег, как обычно, не было и мы работали в ночных клубах. Мне повезло работать с Аманом Ягмуровичем Кулиевым. Он режиссер театральный и замечательный педагог по движению. У него денег тоже, видать, не было, он тоже в ночном клубе подрабатывал. Мне довелось с ним поработать, и он очень много мне дал в танце и движении вообще.
Д.Е. Да, на сцене, когда танцуют все, то Вас глаз выцепляет всегда. Это правда.
А.М Спасибо большое! Спасибо!
Д.Е В профессии актера, раз уж она случилась, Вас все устраивает или все таки — не до конца?
А.М. Наверное нельзя найти человека, которого бы все устраивало в профессии, ведь тогда развиваться некуда и хотеть нечего. Недовольство всегда существует. И не только в актерской профессии. Моя сестра — соцработник. Мы с ней по вечерам разговариваем иногда: она мне жалуется на свою жизнь, а я ей — на мою. И все одно и то же везде — в театрах, не в театрах.
Тут я с пониманием смотрю на вещи и никогда не отдам своего ребенка в театральный ВУЗ, если только он сам кулаком по столу не стукнет и не скажет: «Хочу быть, как ты!». Это — ради Бога, это его выбор. Но я сделаю все так, чтобы он не захотел.
Д.Е. Значит все таки не все устраивает?
А.М. Нет, конечно. Во — первых, то самое безденежье, которое постоянно присутствует. Хотя, у нас замечательный театр в этом смысле — если ты работаешь, значит ты получаешь. Если ты не работаешь — не получаешь. Сейчас в стране кризис. Кино практически нет, его и так по большому счету не было, сейчас еще меньше стало. А это, как я считаю, основной заработок артиста. В театре много не заработаешь. Пока ты один, ты еще можешь как то перекантоваться. Пельмени, например, купить. Вот когда у тебя появляются дети, то нужно их кормить, нужно их одевать, водить в разные секции.
Д.Е. Леша, когда идут репетиции, постановка спектакля, Вы обычно предлагаете свои идеи, решения образа режиссеру или просто следуете его указаниям?
А.М. Нам повезло с режиссером, с Валерием Романовичем (В.Р. Белякович). Когда мы репетируем, он включает музыку и говорит: «Ребята, я включаю музыку и дальше фонтанируйте сами». Он непосредственно от актера исходит. Дает тебе ситуацию, к примеру: ты Макбет, а вот таны твои и ты должен их заинтересовать, чтобы они пошли за тобой. Ситуация без текста, ты существуешь в ней этюдным методом. Валерий Романович смотрит на тебя, и, если ты устраиваешь его в этой роли, то он уже подстраивает роль под тебя. Ты начинаешь и сам фонтанировать, что то выдвигать, а там уже Валерий Романович берет и отрезает от этого куски: «Это не надо» или «Добавь этого». Таким образом нам работать очень удобно.
Я не такой человек, чтобы сидеть и молчать. Мне радостно, когда ты смотришь два состава. У нас в театре не существует двух составов. Вообще же это замечательная штука, практика, ведь когда ты на сцене, то не понимаешь половину, что говорит тебе режиссер. Ты не можешь этого услышать, надо быть гением, чтобы слышать все. Когда ты вторым составом сидишь и кто то репетирует твою же роль, ты видишь все нюансы. И ты понимаешь тут же, что режиссер от тебя хочет. Это не говорит о том, что ты все сразу сделаешь, но хотя бы понимаешь, в отличие от того, когда ты сам находишься на сцене.
Д.Е. Человек практически ежедневно внутренне меняется — возраст, опыт, обстоятельства. А роль? Когда вы на премьере ее играете или уже, допустим, тридцатый — пятидесятый выход — она тоже меняется, тоже растет вместе с актером?
А.М. Конечно! У нас выпускают спектакли очень быстро. У Беляковича есть такая практика — делать спектакль за две недели. Когда я был еще совсем пацан, Валерий Романович решил переделать «Гамлета», поставить его на молодых. И он поставил его за семь дней! Это рекорд. Нам технически тексты выучить было очень сложно. Тогда, выходя на первый спектакль, я процентов на девяносто вообще не понимал, что происходит. Сейчас уже более или менее осознанно это делаешь.
Когда спектакль заканчивается, всегда хочется сразу же еще один сыграть, потому что уже опыт какой то есть и ты понимаешь, как нужно это сделать. Ты идешь домой и не думаешь о том, какой у тебя завтра будет спектакль, а все время проигрываешь эту ситуацию: вот здесь неправильно сделал, а здесь бы нужно по другому. И это все наматывается, и твоя роль таким образом меняется.
Д.Е. Вы по натуре оптимист или пессимист?
А.М. Я, наверное,.оптимист, потому что был бы пессимистом, было бы все плохо, а я радуюсь жизни. Мне очень нравится наш спектакль, который называется «Фотоаппараты». У меня есть самый любимый кусок — моего Топоркова увозят на лодке (в царство мертвых, Д.Е), и перед моим финальным монологом мы просто лежим на сцене. Вот это и есть самый любимый момент спектакля. Не оттого, что мы лежим и отдыхаем, а просто столько мыслей за это время рождается в голове! Я постоянно представляю себе своего ребенка. Я не понимаю, как можно сделать аборт! Я не представляю, что моя жена сделала бы аборт и я никогда не увидел бы своего Гришку, никогда в жизни не потрогал бы его руки, не увидел его глаза! Он бы мне не улыбнулся никогда. И поэтому я больше все таки оптимист, потому что я радуюсь тому, что у меня есть, а не грущу о том, что могло бы быть. У меня, например, отец сейчас в сложной ситуации, а я радуюсь тому, что он увидел свою внучку, мою дочь. Он так мечтал об этом и он увидел.
Д.Е Мне очень понравилась «Чайка» и Ваше решение образа Треплева. Внешне он изображен как современный молодой человек. Все- таки для Вас он оттуда, из начала прошлого века или Вы считаете, в наше бестрепетное время такой Костя тоже может быть?
А.М. Мне всегда говорят: «Ты придумываешь образы, создаешь». А все равно в конечном счете ты натягиваешь образ на себя. Мне кажется, я играю современного Костю Треплева. Кажется, если будешь играть проблемы того времени, это будет малоинтересно сейчас. Поэтому, естественно, пытаешься перетаскивать все это на себя, на данный момент, на данное время. Мы как то долго разговаривали по поводу того, что все мечтают сыграть Гамлета. Я не мечтаю. Для меня это очень слабый человек, которого ведет ситуация, который не может бороться. Для меня лично был гораздо интереснее Клавдий, потому что человек решился, сделал, а потом с этим выбором мучается. И он развивается в этом. А Гамлет остается на одной точке, мне кажется. Это мне не интересно. Костя Треплев в этом плане очень слабый молодой человек, который не может ни на что решиться, а если решается, то поступает так, как я бы в жизни не поступил. Во — первых, самоубийство. Я считаю, что это самый последний шаг, самая большая слабость человека. Когда человек заканчивает жизнь самоубийством, он тем самым проклинает всех и все и заставляет всех мучиться еще больше, а сам освобождает себя от ответственности.
Д.Е. В то время, когда Чехов эту пьесу писал, такая сцена была очень органична, присуща людям из того окружения богемного. Кто только не стрелялся — Горький, Левитан и многие другие. Это была своеобразная норма поведения — надо было разочек застрелиться.
А.М. (смеется) Попробовать хотя бы.
Д.Е. Как Вы думаете, сейчас есть такие рефлексирующие люди среди молодежи?
А.М. Есть и, мне кажется, даже еще больше. Я прекрасно представляю себе, как вырастет мой сын и будет носить какую — нибудь прическу, которая мне не понравится, я буду против. Также и мои родители были против того, что я полез в джинсы, проколол себе ухо, сделал татуировку. Это нормальные вещи, это не рефлексии и они все равно существуют в каждом поколении. У меня есть племянница, у нее был замечательный возраст до семи лет, когда мы с полуслова понимали друг друга. После этого с семи до четырнадцати лет мы не только не общались — я вообще не мог с ней разговаривать. Сейчас ей уже семнадцать и мы снова лучшие друзья с ней. Я с ней общаюсь и не понимаю, чего они мучаются. Мне бы их проблемы! Она точно также говорит, что у нее все в жизни плохо. Она занимается хореографией: где то плохо станцевала, ее не взяли куда-то и практически она готова уже пойти застрелиться или таблеток наглотаться. Юношеский максимализм, это все понятно.
Например, в Японии — мосты самоубийц существуют, это же просто кошмар! Просто потому, что это модно. Раньше такого не было, чтобы модно было застрелиться или пойти повеситься. А сейчас людей ведет мода пойти порезать себе руку.
Мне кажется, в каждом возрасте и в каждой эпохе есть такие моменты. Я тоже это проходил. У меня была ситуация в семье, когда родители пытались развестись, мне хотелось, чтобы они остались вместе, и я психанул, убежал, взял веревку, одел петлю себе на шею. Но я трусливый человек в этом плане, мне стало страшно и я никогда больше не пытался закончить жизнь самоубийством. Потом я думал об этом : «А как же моя мама?». Моя мама умерла бы сразу, если бы со мной что то случилось. Я очень люблю свою семью и не могу себе позволить, чтобы из за меня с ней что то случилось.
Д.Е. Леша, а с кино отношения складываются?
А.М. Складываются, и сейчас даже гораздо лучше, чем в прошлые годы. У нас кино в стране — это, по моему, «сарафанное радио» — сколько бы ты не обращался в агентства разные, как бы не замечали тебя режиссеры и не говорили: «Какой ты замечательный! в следующий проект мы тебя возьмем!», все таки работает «сарафанное радио» через агентов. Чем больше ты общаешься с агентами и тусишь, а сейчас это модно, тем больше ты снимаешься. Сейчас, правда, кризис и снимают только «медийных лиц». Мы с ребятами смеемся, что это замкнутый круг. Ты приходишь и просишь: «Снимите меня!», отвечают: «Нет, мы снимаем только медийные лица!». «А как я стану медийным лицом, если вы меня не снимаете?». Я считаю, что это счастливый билет: если ты вырвался, снялся в хорошем фильме, с хорошим режиссером, где то тебя заметили. Сейчас такое время — если тебя много показывают, ты становишься популярным, независимо от таланта. У меня есть знакомые актеры, они реально могут справочник телефонный сыграть, но они не снимаются вообще.
Д.Е То есть, кино — это пока больше заработок, чем удовольствие?
А.М Да! Хотя мне нравится кино, если это проект долгий и интересный. Я поначалу не понимал, как там выстраивать роль. Потом мне попался режиссер Койфман Владимир. Он театральный режиссер, отработал в свое время в Германии, в Америке, потом приехал сюда и здесь теперь зарабатывает на жизнь. Снимает фильмы, очередной сериал. Он рассказал мне, как простраивать роль, и это достаточно интересно. Этому же никто не учит актеров, ты приходишь в кино и постепенно, с опытом нарабатываешь, как встать в кадр, где точка, как повернуться правым ухом, чтобы левое не показалось кому то неинтересным. И вот мне повезло с режиссером, мне вообще везет с режиссерами в последнее время, он мне и рассказывал все это. Хотя, если ты не стесняешься спрашивать, тебе все расскажут. Еще у меня есть коллега в театре, Александр Горшков. Мы когда то с ним общались очень плотно, и он сказал: «Леха, когда я пришел в театр я первые два года вообще молчал и слушал». Я сначала не понимал: «Как же так? Я же молодой, я должен показать себя!». Потом понял, почему он молчал и слушал: иногда стоит заткнуться и послушать людей, которые более опытные и более умные.
Д.Е Самому поставить ничего не хотелось?
А.М. Нет, нет, нет! Категорически! Я Актер Актерыч и не понимаю, когда люди из актеров идут в режиссеры. Столько было случаев, когда человек — гениальный актер, потом он ставит спектакль и спектакль получается, извините за слово — говно. И притом я не знаю, как так может получиться у человека, который сам знает, как проработать роль, как сделать то, то и это. И думаешь: что он хотел этим сказать? Очень редко, когда актер может стать хорошим режиссером.
Д.Е. Леша, а еще на что — нибудь времени хватает, кроме театра?
А.М. На много чего хватает. Я очень люблю заниматься хоккеем и вообще спортом. Я в детстве занимался спортом профессионально, насколько детство позволяло. Сейчас мне очень нравится ездить на лыжах. Я очень люблю свою дачу. Как человек, выросший в деревне, очень люблю деревню, но мне нравится и город. Я никогда бы в жизни прежде не подумал, что у меня будет дача и я буду любить свои огурцы, свои грядки. Нынче мы поехали туда на Новый год. Для меня очень важно — провести первое число со своей семьей и обязательно на даче. Мы залили каток, сделали горки, купили лыжи с детьми. Сын вырос и теперь интересы наши практически сходятся. Все свое свободное время я стараюсь тратить на семью: если не работаю: если я не на заработке, если не в театре. Театр для меня профессия, а кино — заработок. А моя личная жизнь заключается в моей семье.
Беседовала Дарья Евдочук