Карина Дымонт, которая на Юго-Западе
Карина Дымонт окончила ГИТИС в 1993 году у замечательного педагога Ирины Ильиничны Судаковой, на сцену "Юго-Запада" вышла на год раньше. Сыгранному ей позавидует всякая юная актриса, высиживающая свою удачу в любой из московских "академий". Уже воплощены Джульетта, Офелия, Мирандолина, Ирина в "Трёх сёстрах", Настасья Филипповна в фантазии В.Сорокина на темы Достоевского, Гермия ("Сон в летнюю ночь"), Клариче ("Слуга двух господ"). Есть кинороли, работа на телевидении, ужасно зарубежные, включая Японию, гастроли со своим театром.
Удачные актёрские судьбы удачны одинаково. Новизна всегда – в интонации, пластической и тембральной, которые в случае Карины как-то сразу ошарашивают.
Её Джульетта стремительно и невесомо танцует среди масок и чёрных теней карнавала, озорно и радостно напевая ещё неведомую мелодию своей любви – и сияя восторгом в ожидании счастья, которого бояться попросту смешно. С первых мгновений хочется, как говорил поэт, "наслушаться речей весёлых и насмотреться на неё". Лучистая энергия и природная музыкальность этого существа сами по себе становятся укором Року, воплощаемому на сцене ведьмами и тенями.
Эмоции шекспировской героини идут "по спирали", на каждом новом уровне поражая полнотой чувств, ясных и зрелых, беспредельных и бесстрашных. А неосознанная эротичность пронизана сиянием чистоты, чего многим другим Джульеттам не удаётся даже симулировать.
Нина Заречная, напротив, начинает жизнь в сюжете "Чайки" с явной, настырной и циничной симуляцией чувств. Но вся эта шелуха сходит с неё, как только вместо лицемерной игры в искусство душа загружается подлинными переживаниями, от чего простые, вполне частные страдания переплавляются в художественный опыт.
Жестокая к себе, Нина, кажется, никого не упрекает. "Попали мы с вами в водоворот" – вовсе не упрёк, а признание неизбежности посланного судьбой. Больше того, Нина вырывается из плена затхлой богемной житухи посреди заброшенного подземного гаража (от того, что автомобильные покрышки превратились кое-где в клумбы, уютнее в "Чайке" Беляковича не становится). Здесь чёрствая ругань по поводу чужой скаредности куда уместнее, чем творческие споры.
Горечь общей интонации "Трёх сестёр" оправдывается "сафари-стилем" в облике героев другого чеховского спектакля. Теперь угрюмый подвал – опустевший военный склад, где ничего не осталось, кроме нелепого рояля. Этот образ чьей-то неразгаданной души поражает своей беззащитностью.
Простота гарнизонного существования выпрямляет чувства персонажей. "Последние сёстры уходящего века" (по определению В.Беляковича) живут во времени тревожно-уплотнённом, между двумя катастрофами, к примеру, между бомбёжкой и "зачисткой". Ни мечтать о новой жизни, ни её изменять они не умеют, да, похоже, и не хотят. Ведь ничего нового не будет в царстве Польском, ни, тем более, в Чите, кроме привычно-глобальной тоскливой обречённости.
В этой среде Ирина–Дымонт если и амазонка, то амазонка поневоле. В её глазах остро вспыхивает и жажда счастья, и горечь женской невоплотимости. История Ирины в спектакле – история подавленных надежд. Она упряма не меньше, чем Нина Заречная, но причина упрямства в другом: вырождается, уродуется, необратимо изменяется сам "объект интересов", с чем другие сёстры как-то смирились. Ирина же не способна даже приспособиться, а потому выглядит фигурой наиболее трагичной. Заречной легче – ей остаётся искусство. Для Нины это спасение: в ней есть нужное для сцены "здоровое безумие", тяга к мистике, непредсказуемость и умение удивляться себе.
Художническая интуиция самой Карины Дымонт тоже поражает. Она может "когда надо", становиться трагикомичной или блистать иронией, быть провокаторшей, или излучать нежность. В каждом таком случае, кажется, даже меняется цвет её глаз и волос. Молодой актрисе присущи природная отвага и умение рисковать.
В "Трактирщице" её Мирандолина, не в пример другим, молода, умна и независима, как истинно юное существо, полное жизненных сил, но оказавшееся в публичном одиночестве. Карина Дымонт чуть ли не впервые в истории играет Мирандолину девчонкой, недавно осиротевшей и старающейся сохранить как право выбора, так и свалившееся на неё дело. Отважная и рисковая, она готова ценить чужую свободу, но на ходу учится бороться и за себя. В её женской магии многое продиктовано интуицией. Тут больше озорства, нежели зрелого дурачества.
Кавалер Рипафратта в органичном и тонком исполнении Георгия Дронова – странствующий солдат, попавший в осёдлое заведение, где господствует женская логика, молодому мужику непонятная. Но энергия борьбы Мирандолины за себя столь же простодушна, как и бойцовская хватка Рипафратты. В спектакле Тото Кутуньо поёт своё "Потому я итальянец" про них обоих.
Если Мирандолина учится быть хозяйкой своей судьбы, то пантера Багира в сценической версии "Маугли" учится царить. Она не менее отважна и лукава, но свой чувственный рассудок настроила во благо естественного развития вещей.
Приглашённый на постановку режиссёр Дмитрий Калинин, известный приверженец детского творчества, руководитель коллектива, где играют дети, - "Я сам Артист", привёл своих юных актёров на сцену "Юго-Запада", программно и экспериментально объединив на подмостках одарённых детей и знаменитых артистов Валерия Беляковича, эту "авантюру" спровоцировавшего.
Спектакль строится как гангстерская история, все события которой – драматическое предвестие неизбежно трагического будущего. Тут нет умилительных игр в "звериную этнографию". Здесь каждый борется за себя, а потому готов выступить против всех.
В этой среде томная и сдержанно-страстная Багира Карины Дымонт с её природным цинизмом – камертон естественного отбора, познаваемого каждым не в теории, а на собственной шкуре.
Поворачивая закон джунглей выгодной для себя стороной, Багира умело защищает того, кого захотела полюбить. Её нежность к "лягушонку" подёрнута флёром иронии, но в лукаво сверкающих глазах мерцает не только удовольствие от возможности снова сделать по-своему, но и глубокая тоска несвершившегося материнства, тоска не сентиментальная, а почти агрессивная. Это не беззаботное озорство и девическая весёлость, а сплошь горький опыт, смелость и пугающая острота ума. В развитии этой идеи мерещится пленительная звериная хватка Глафиры из "Волков и овец" или пушкинской Марины Мнишек, безоглядные страсти египетской царицы Клеопатры или наивный, но стойкий прагматизм лондонской цветочницы Элизы Дулитл. В актёрских судьбах, счастливых одинаково – новыми ролями, - так начинается ранняя зрелость…