Когда в ходе гастролей Валерий Белякович показал в Японии «Ромео и Джульетту», впечатление было таково, что ему была немедленно предложена совместная постановка. Так, московский театр «На Юго-Западе» и токийский театр «Тоуэн» соединились, чтобы разыграть пьесу лондонца, посвященную итальянским распрям полутысячелетней давности. В России запланировали два-три представления. На одном я был.
Я был потрясен. При том, что не понимаю ни одного японского слова.
Я видел, как японская Джульетта и русский Ромео взглядами, прикосновениями, поцелуями, слезами смывают языковой барьер. А две своры по углам ждут момента, чтобы растащить их. Магия мимики и пластики, соединяющая две невообразимо далекие культуры в волшебное театральное единство? Да. И еще что-то «сверх театра», что Белякович, может быть, и не ставил своей непосредственной задачей.
Как и велено у Шекспира, он начал действие с драки. Всех Капулетти одел в красное, всех Монтекки – в черное. На одну сторону встали актеры-японцы, на другую – русские. И когда сошлись, мне вдруг стало дурно. Какая-то тошнотворная, темная, цусимско-курильская муть поднялась со дна прапамяти. Господи, по какому же динамиту мы ходим…
Весь дальнейший спектакль бережно и любовно токийские и московские артисты выводили из моей души этот ударивший яд. И это было то самое очищение, тот – сверх театра – катарсис, которым, наверное, объясняется, почему русско-японский спектакль Беляковича стал одним из самых сильных моих потрясений последнего времени.