Режиссер Валерий Белякович с первых шагов в профессии в качестве художественного руководителя театрального коллектива (а это были 80-е годы, почти сорок лет тому назад) проявлял пристальное внимание к «болевым точкам» времени и места. Его не интересовали мелкие, бытовые проблемы. Это было «не его» изначально. То ли наша многострадальная родина, от которой он - плоть и кровь, как Василий Шукшин, то ли его собственная, индивидуальная тема художника не терпели иного подхода к театру, иной «стратегии» творчества, как прикасания к оголенным проводам, к центральному нерву жизни, заставляющего зрителя почувствовать нестерпимую боль и страдание человеческое как удар электрического тока.
Известно о нем издавна также, что облекает он свои жестокие темы не в самоцельную, любующуюся собой «изобретательность», использует обычные свои сценические приемы, не гонясь за формальным новшеством, но обновляет каждый раз лубочно-фарсовые, комедийные образы, полные самоиронии, лукавого юмора, необидного вызова зрителю, со смехом узнающего себя в этих по-детски простодушных, трогательных персонажах.
В ходе спектакля тема развивается, «взрослеет» на глазах, драматизируется, сбрасывая веселую мишуру, как кожу, и вырастает ... не будем говорить слово «трагедия» (затаскали), но, скажем, в живое ощущение «ужаса жизни», заставляющее трепетать сердце. В призрак Смерти, находящейся где-то неподалеку, заявляющей о себе мгновенным холодом и странным отголоском.
Валерий Белякович, автор неподражаемой массовки, обожающий клоунов-профессионалов, друг «Лицедеев», меломан, музыкально и вокально одаренный, остроумный, ошеломляющий парадоксами... Он любит, когда зрители на его спектакле задыхаются от смеха. Он тот, кто «уверован» (его словечко), что театр - дело серьезное, как сама жизнь и сама смерть. Он - тот, кто стремится оставить нам лучик надежды. «Обязательно должна быть какая-то апассионата...», - говорит он и ищет этот живительный лучик в самой безысходной драматургической ситуации. И этим фактом его экзистенциальный театр, театр Ионеско, Камю и Сартра, и его обширный «героический» репертуар неминуемо совершает переход к духовности чисто русского, традиционного образца, где торжествует не экзистенциальный страх и трепет ввиду грядущей катастрофы, но острое сопереживание, «милость к падшим», сострадание жертвам неумолимого исторического процесса.
Так было в спектакле «Достоевский-трип» по В. Сорокину, когда «наивное» прочтение постмодернистского фантазм-текста о наркоманах вылилось в прямое сострадательное высказывание.
В спектакле «Баба Шанель» Н. Коляды живучесть старух, яростно сопротивляющихся напирающей новой силе, заставляет посторониться саму смерть. Режиссер Белякович всегда сочувствует тем, кто борется на крайнем участке жизни.
В спектакле «Фотоаппараты» по П. Гладилину сохраняется смыслообразующее в эстетике Беляковича разделение света и тьмы. Пронзительный спектакль о том, что каждая, даже самая непривлекательная и «лишняя» на первый взгляд жизнь таинственно обусловлена «вечностью», запрограммирована высшим замыслом, вычислена «высшим разумом», и поэтому ни у кого и никогда нельзя отнимать жизнь. Это четко просматривается в спектакле о двух девушках, забеременевших вне брака и оставленных мужчинами. Их дети живут в утробах так, как они жили бы, родись они на свет. Те же отношения, мужская дружба, мечты, ошибки... Только один из них родится и будет жить счастливо в любви молодой матери и вернувшегося к ней парня (отца), а второй погибнет, сознательно становясь на сторону смерти, потому что так выбрала для него его мать, лишив заодно и себя какой-то самой главной надежды. Этот спектакль, живописный, богатый красками, символическими и аллегорическими образами и мотивами, может быть - лучшая «агитация» за деторождение, настолько сильно высказалась здесь добрая воля, воюющая сегодня на стороне жизни.
Детские темы самые горячие, бесконечно обсуждаемые в обществе. Но Белякович не гонится за сенсациями и злобой дня. Он не относится к «политизированным» или «заидеологизированным» авторам. То, что представляется сегодня как «злоба дня», он решает как истинный художник - глубоко, метафорически, иносказательно.
И вот премьера нового сезона: «Игра в кубики» (по пьесе Егора Черлака). На сцене - пятеро подростков, обитателей специнтерната (что-то среднее между колонией для трудновоспитуемых и психбольницей), увлеченно строящих город из кубиков, подаренных этому приюту спонсорами или руководящими чиновниками.
Спектакль аскетичен, деревянные кубы (кубики) и мостки для переходов и смены мизансцен - вот и вся декорация этого бедного угла жизни. Музыкальный фон также минимален и лаконичен - жизнерадостные и бодрые песни полувековой давности. Они резко контрастируют с убогой обстановкой учреждения, но отвечают гиперактивной моторике «детей». Эти «дети» уже с бородами, но они никогда не вырастут, не станут взрослыми, они навсегда останутся больными детьми своих родителей - убийц, пьяниц, бомжей, заключенных. Беспомощными, беззащитными, никому не нужными, со сдвинутыми мозгами... Нашими несчастными детьми. В нашей стране. Сегодня.
Опекает их воспитательница, мало чем отличающаяся от медперсонала «Вальпургиевой ночи» Вен. Ерофеева. В этой небольшой и немногословной роли трудно развернуться актеру, но Ольга Ивановаухитряется и при малых средствах создать красочную фигуру сатрапки и садистки, жестоко мстящей «дебилам», осложняющим ее жизнь. За ней хвостом ходит девочка Света, то ли малолетняя преступница, то ли стукачка, или то и другое вместе (Ольга Авилова).
Беспокойные мальчишки взахлеб хвастаются своими «папками», их высокими званиями и титулами, искренне веря в свой бред. Один (Александр Шатохин) воображает себя сыном известного своим высоким ростом и прочими замечательными достоинствами олигарха (кажется, именно он подарил кубики детскому дому). Другой назначает себе отцом знаменитого автомобилиста (Андрей Санников), затмившего самого Шумахера. Этот мальчик настаивает, чтобы в городе, который они «городят», было много дорог и «машинок».
Строят, спорят, любуются... Но тут с великим грохотом набегает третий и энергично разбрасывает все построенное. Этот третий (Денис Нагретдинов) назначает своим «папкой» именитого футболиста, и вся компания начинает по новой возводить город. На этот раз главная задача - строительство стадиона. Следующий «перестарок» (Денис Шалаев) желает прославить своего «папку» - великого певца, эстрадного кумира, которому театр мал, а нужен стадион для выступлений, и не миновать бы потасовки, если бы не идея построить еще один стадион. Построили второй.
Один из мальчиков всегда сидит в сторонке и не принимает участия в общей кутерьме и перепалках (Дмитрий Гусев). Перед ним лежат всего несколько кубиков, но строителям не хватает именно этих кубиков для окончания стройки. Они вынуждают одинокого мальчика выйти из его убежища, и их необузданная фантазия делает его центральной, хотя и молчаливой, фигурой всей композиции спектакля, ибо он, получается, «наследник» главного человека страны.
Мимо курсирует надзирательница, то поощряя игру, то угрожая наказаниями, похожими на пытки. Она приводит к мальчикам Свету, которую угрожают убить другие девчонки. Ольга Авилова мастерски разыгрывает свою партию. Новенькая требует построить в городе тюрьму и обстоятельно доказывает разинувшим рты мальчишкам абсолютную необходимость данного учреждения в мировом масштабе, и вся компания с упоением принимается за строительство тюрьмы, с вышкой для вертухая и подробным тюремным обиходом. Света ловко рулит строительством, но ее подводит любовь к провокациям: желая прославить свою «мамку», она сообщает о ее отважном побеге из тюрьмы, вследствие чего в спецучреждении усилена бдительность, и больше ни одна «мамка» не придет в пятницу на свидание к сыну. Нечего и говорить, что с горя мальчишки разрушают всю стройку и бьют кубиками Свету. Побитая скулит, воспитательница в гневе обещает устроить костер из кубиков, чтобы наказать «дебилов», не оценивших щедрость высокого спонсора.
В наступившей тишине, в ожидании костра и других репрессий притихли дети. Стараясь не шуметь, собирают кубики. Света возводит башню, другие с двух сторон лепят стену из кубиков, длиной во всю рампу. Получается мощное укрепление.
Ребята водружают на вершину пятиконечную звезду, и безымянная крепость превращается в кремлевскую стену. Звезда загорается изнутри красным светом. Это главное здание страны, где находится главный человек (Дмитрий Гусев, выразительной мимикой изобразивший своего «папку»-гаранта, разрядил напряжение непривычно тихой для «Юго-Запада» публики), и где теперь для покинутых детей есть надежда на спасение.
Они окружают стену, звучит то ближе, то отдаленнее, то громче, то глуше голос Марка Бернеса... «С чего начинается Родина...»
Что это - ностальгические мотивы по счастливому советскому детству, когда не было ненужных детей? Или ирония над попыткой утвердить силой спасение вместо смертельного для них равнодушия общества? Или возвращение к мифу о рае, которого нет и не было и не может быть на земле?
Ни то, ни другое, ни третье. Белякович - реалист и в самом романтизме своем.
«Кубики» - проекция на историю нашей страны... Сам репертуар красноречив - прежде в нем не переводились герои, борцы, великие личности. Всякие-разные, злые и добрые. Но - титаны. В «Кубиках» есть безумные, духовные сироты. Это взрослые, от которых надо спасать детей. Они строят свои вавилонские башни - каждый «под себя» и под «свое», их дороги ведут мимо храма, и следующие временщики разрушают построенное до основания, и так без конца.
И если время так жестко изменилось, значит ли это, что изменился Валерий Белякович - воспевающий жизненную и творческую энергию, обличитель человеческих заблуждений и бесправия малых сих? Приговор самой Истории? И тут мне хочется сказать: не верю.
Красный огонек новой, неведомой звезды все равно горит и теплится вокруг детских душ, взывающих о помощи и защите, о защищенности.. и о единстве-братстве, неизвестно куда и надолго ли запропастившемся. Но на протяжении веков имеющем обыкновение возрождаться как феникс из пепла...
Трагический фарс, родной жанр Беляковича, смягчен тенью ретро-утопии, и это сделано классно, мастерски, несмотря на минимализм и краткость режиссерской постановки. Настолько краткой, что ждешь продолжения. Кажется, что-то не договорено, что-то там еще должно быть. «Какая-то апассионата». Ведь это Белякович.
Это недоговоренное, «молчание ягнят» - детей, застывших в ожидании чуда возрождения, способно вселить надежду, если уж мы не научились ее чувствовать и сегодня видеть воочию.
Оригинал статьи тут