Размышления о двух премьерах в театре на Юго-Западе
Мои мечты и чувства в сотый раз
Идут к тебе дорогой пилигримов.
В.Шекспир
Осмелюсь сказать о Вильяме Шекспире теми же, на мой взгляд, гениальными словами, какими философ Василий Розанов сказал об Александре Пушкине: «Он – все-божник, т.е. идеал его дрожал на каждом листочке Божьего творения; в каждом лице человеческом, поискав, он мог или, по крайней мере, готов был его найти…» Согласитесь, что слова эти справедливы по отношению к английскому драматургу, который стал вне Времени и вне Пространства. Он просто Велик, равно как и наш любимый поэт! И постановки бессмертных пьес Шекспира остаются в веках именно в том случае, когда режиссеру удается сохранить этот золотой и единственный закон истинного художника - искать Идеал во всем, что дышит, и находить Его.
Спектакли Валерия Беляковича современны, острословны, точны и бесконечно добры. Доброта разливается в крохотном зале на окраине Москвы с завидной щедростью, что по нынешним временам весьма чудесное явление! Впрочем, говорят, что времена всегда одинаковые. Доброта добывалась великим трудом и при Шекспире, и раньше, и еще раньше. И назначение театра было и будет: «держать, так сказать, зеркало перед природой». Так говорит Гамлет, принц датский в гениальнейшей трагедии.
Так же говорит герой Сергея Неудачина в незаурядном спектакле Беляковича, спектакле, возникающем неожиданно, словно то уличное зеркало, которым восхищался герой Юрия Олеши из романа «Зависть». «Ваш путь обычен, спокоен… Вы идете, ничего не предполагая, поднимаете глаза, и вдруг на миг вам становится ясно… с правилами мира произошли небывалые перемены…» И, действительно, попадая в этот театральный подвальчик, мы будто бы сталкиваемся с этим огромным зеркальным квадратом. Ибо театр на Юго-западе и есть такое вот уличное зеркало, в котором только что виденное «повторяется с той стереоскопичностью и яркостью…» И только зрительское «ваше лицо неподвижно повисает в зеркале… оно одно – частица, сохранившаяся от правильного мира, в то время, как все рухнуло, переменилось и приобрело новую правильность…» Словно смотришь в бинокль, приближая к себе этот выдуманный иллюзорный мир! Но мы верим в него, думаем о нем, живем им. И слово Шекспира, сказанное четыре столетия назад, так же понятно, так же узнаваемо, как, наверное, было понятно и узнаваемо в зрительном зале шекспировского «Глобуса». Оно звучит… Звучит пронзительно и резко, трогательно и нежно и без стеснения обнажает все стороны человеческой души. «Слова, слова, слова…» заполняют все пространство. И создается ощущение, что в один вечер прожито тысячи человеческих жизней…
Гамлет (С.Неудачин) смешной, нелепый, больше похожий на заклеванного птенца, чем на наследного принца. Но это лишь на первый взгляд. Он обладатель духовной мощи, которая позволяет ему быть в чем-то режиссером происходящего. Но не создателем. Ибо он и сам на сцене и вынужден подчиняться Высшей силе. Он тоже из этой стаи. И он не идеал. И он надевает черное оперение и закипает жаждой мести. Но… он изранен и раздет. Разодрана душа его. Ужасная правда о смерти отца пошатнула то прочное здание, которое для него всегда было незыблемым, неприкосновенным. Родное гнездо поругано и выброшено за ненадобностью. Гармония нарушена - «Порвалась дней связующая нить…» И жизнь теперь потеряла всякий смысл. «Гамлет!!!» – неистовый крик Офелии (К.Дымонт) долетает до него сквозь мрак, заполонивший все вокруг. Ее нежные объятия могут вернуть… пока еще могут вернуть… частичку той прежней жизни, в которой был счастлив. Только это у него и осталось. Да верный друг Горацио (О.Леушин) - безмолвный зритель развернувшейся трагедии и бесконечно сострадающий всем ее участникам.
Гамлет словно совесть человеческая. Он сам мученик и мучитель для совершивших беззаконие. Недаром Клавдий (А.Матошин) неоднократно пытается избавиться от него, надеясь, как нашкодивший ребенок, избежать возмездия – будто бы это возможно! «Я не люблю его!» - в отчаянии кричит он, сознаваясь в своей беспомощности перед таинственной силой трагической неизбежности. И с каждой попыткой становится мельче, тише и смиреннее. «Не оставляй меня, жена…» - как за соломинку в страхе цепляется он за свою любовь, ибо и он умеет любить!
После страшного поединка-развязки, понимая, что окончательно проиграл, Клавдий покидает сцену… «Удушлив смрад злодейства моего…»
Гертруда (О.Иванова) тоже с ужасом отталкивает от себя Гамлета, не в силах справиться с навалившейся на нее тяжестью собственной вины, но в тот же миг в ней говорит материнская любовь к сыну и страх за его жизнь.
Рассыпаются прахом и усилия преданного до глупости слуги - Полония (М.Белякович). Он пытается оградить от любви Гамлета свою очаровательную «дочурку», в которой души не чает. И в то же время зачитывается нежным письмом, написанным к ней Гамлетом: «Небесной, идолу души моей, ненаглядной Офелии… Не верь, что правда где-то, Но верь любви моей…» Может быть, и он когда-то мечтал вот так же написать? Кто знает…
Прах… Прах кругом и мрак. Все зыбко, шатко. Жизнь и смерть. «Везде силки для глупых птиц…» И грозный Призрак (Е.Сергеев), требующий отмщенья. И полный безутешного горя вопль Лаэрта (А.Гришин): «Дитя мое, Офелия, сестра!» А в ответ - страшный смех безумья. И надломленный ее голосок старательно выводит трели прощальной песенки невинной птахи, попавшей в смертельную ловушку. Муки совести невозможно заглушить. И только покаяние приносит облегчение. И оно произойдет. Не воочию, не на словах. Просто вдруг все они выйдут из полутьмы, и в лучах света станут видны их лица, их красивые лица, не искаженные надменной злобой и жаждой мести. И знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть…» обратится молитвой. И круг замкнется. «Дальнейшее молчанье…»
Не устаешь удивляться этому чуду возникновения другой реальности, которой по логике обывателя быть не может. Как удалось режиссеру втянуть одновременно столько людей в этот круговорот трагических событий?! Как удалось остановить сумасшедший бег времени, чтобы прислушаться, как по-разному бьются сердца шекспировских героев. Как удалось актерам, этим странствующим пилигримам, обреченным каждый вечер закрывать свое лицо чужой маской, вновь и вновь проживая чужие жизни – объединить нас, зрителей в едином порыве сострадания и любви?!
Это, наверное, и есть великая тайна театра. И не дай Бог, она будет когда-нибудь разгадана…
Я шла по подземному переходу. Пронзительно нежно звучал голос скрипки. Скрипач одиночка взывал к нашим сердцам. «Послушайте, - пела скрипка, - и помогите…»
Почему этот талантливый юноша оказался в переходе? «Бог его знает», - скажете вы... Не нам об этом судить. «Бог их всех знает» живущих в подземных переходах метро. Спектакль «Два веронца», созданный Беляковичем лишь по мотивам шекспировской пьесы, по-моему, не совсем об этом. Он о радости жизни. О свободе, об актерах и актерстве. Просто актеры, как и они, эти люди из переходов, вне общества, вне нашей суетной жизни, которую многие из нас посвящают деньгам. Да-да, деньгам, как это ни банально звучит! Актеры отказываются от этой наиважнейшей, даже жизненно необходимой для нас возможности – быть зажатым в рамках системы. И они, словно дети, по нашим понятиям беспомощны и бесправны. Только они так не думают. У них свой мир. И свои приемлемые для их свободного племени законы.
Согласитесь, что актер - весьма необычный субъект, ощущающий в себе постоянную потребность играть кого-то, «он томится ему самому непонятным томлением… Ему нужно играть, без этого он задыхается, как пустое место без содержания….» (В. Розанов «Актер»). Даже те обыватели, которые не утруждают себя глубокомысленными рассуждениями о сущности театра, ставят ему диагноз: «Не от мира сего». Актер асоциальное существо. Любые общественные рамки для него губительны. Поэтому лицедеев никогда не считали полноправными членами общества. Их проклинали как богохульников, создающих чужие образы, испытывали по отношению к ним - совершенно справедливо! – мистический страх, гнали отовсюду и в то же время жаждали их слова. Их ненавидели и боготворили. Их хоронили за воротами кладбищ и воздвигали памятники. Все тот же герой Ю.Олеши, наблюдая на аэродроме за самолетами, сокрушался: «Как быстро авиация стала промышленностью!.. Летательные машины перестали быть похожими на птиц. Легкие, просвечивающиеся желтизной крылья заменились ластами… Летательная машина похожа теперь на тяжелую рыбу…»
Если авиация не особо пострадала, став производством – просто мы теперь не относимся к ней как к чуду, как это было когда-то. Но для театра это… смертельно. Ведь он тоже забивается в рамки системы и превращается в некое подобие фабрики с планом работы и выдачей зарплаты в определенный день.
Со мной наверняка кто-то не согласится. Мол, в обществе по-другому нельзя. Но как же быть с творчеством, с этим сокровенным, что подчиняется только высшим законам Любви…
Душа актера нежна и хрупка. Иначе он не сможет сохранять в себе столько образов и воплощать их, ошеломляя нас «истинной страстей и правдоподобием чувств…» Им, актерам, дано право владеть нашими душами, чувствами, дарить нам этот праздник жизни, который называется театром! Смотрите, люди, - кричат они, - как радостно жить! «Удача улыбнется, уверены железно, несется наша конница в Мелан». И по сигналу режиссера, поэта и вдохновителя любого представления (М. Докин) - разольется в воздухе нежный звон колокольчиков, и возникнет вдруг ночью в переходе метро старинный итальянский город Верона…
И эти странные существа в отрепьях превратятся в сеньоров и сеньорит… И не важно, что Джулия (Л. Долгорукова) не так молода. Вернее, совсем не молода, но… стоит прислушаться к ее проникновенному голосу, страстно поющему о любви, к этим мудрым шекспировским строчкам, и все меняется! Сочетается то, что на первый взгляд, кажется совершенно несовместимым. Ее худенькая маленькая фигурка обретает иные очертания. Все преображается! Нелепое одеяние, старые кроссовки и задрипанные пиджаки не имеют теперь никакого значения. Она уже не нищая торговка сигаретами, а очаровательная веронская красавица, преданная и отважная возлюбленная. «Кого просить о сострадании?»… И простоватая толстушка, трогательно по-детски желающая величать себя только Сильвой (Г.Галкина), превратится в прекрасную Сильвию – гордую и независимую дочь Герцога. Она и думать не могла о главной роли, а ведь когда-то «девочкой… играла в доме пионеров…» И Герцог (Е.Бакалов) тоже и не думал! Кстати, в прошлом - обманщик и попрошайка на инвалидном кресле. Надо же как-то добывать деньги! Изменчивый Протей (В.Афанасьев) так искренне поверит в происходящее вокруг, и так полюбит, что ему придется пожертвовать дружбой ради любви! И будет так же искренне и великодушно прощен, в том числе и своим единственным другом Валентином (С.Неудачин), мечтающем о небесной сказочной любви, которую всегда можно обрести, играя на театральных подмостках! «Коней седлайте, хлопцы!», - весело запоют они вместе с возникшими так же неожиданно своими верными слугами Лансом (М.Белякович) и Винторио (А. Шатохин)! Все вместе ловко оседлают они железные перегородки, которыми ограничивают движение в метро… Вот именно, ограничивают. Но не актеров! Их невозможно ограничить. Одного движения достаточно, чтобы низвергнуть эти металлические конструкции.
Мы вздрагиваем от оглушительного грохота и вдруг… вырываемся! Пусть на несколько мгновений. Но мы успеваем глотнуть чистого воздуха живительной свободы без ограничителей и рамок. А они уже летят на дельтапланах, скорее всего, на тех, еще похожих на птиц с «легкими, просвечивающими желтизной крыльями». Играют - дети, да и только! - «в город, где исполняются все мечты». И свято в это верят! И верим мы. «Мне в голову не приходило, что кто-то может растоптать твою судьбу…» Они очень хорошо знают, что «нечаянное слово, дуновенье ветерка, шаг в сторону – и катастрофа!» Искусство не терпит случайностей. Есть грань, которую переступать нельзя. Ибо театр – это над жизнью… Его легко разрушить. И ему дана одна только роль, одна единственная роль – дарить праздник! Ибо - «нечаянное слово… и катастрофа!»
Что же такое этот «театр переживания»!? Наверное, когда зритель забывает, что он находится в зале, что на улице слякоть и страшно поздно возвращаться домой, когда за минуты свидания с человеком на сцене зритель готов на жертвы, когда он, наконец, понимает, что вот в нескольких метрах от него люди, которые ему теперь близки и дороги, словно родные... Может быть, вам покажется такое определение слишком наивным. Но, по-моему, это именно так…