Приближающемуся 150-летию Константина Станиславского посвящен фестиваль, в рамках которого показаны работы западных театров по Шекспиру. Они вызвали, мягко говоря, некоторое изумление. Об особенностях постановок шекспировских пьес наш разговор с известным режиссером Валерием Беляковичем.
Сезон 2012–2013 гг. предвещает много неординарных событий – мы приближаемся к 150-летию со дня рождения великого реформатора театра К.С. Станиславского, русский гений которого поднял театральную культуру всего мира на небывалую до него высоту.
Международный фонд К.С. Станиславского в рамках «Программы празднования 150-летия со дня рождения К.С. Станиславского» при поддержке Министерства культуры РФ и Департамента культуры города Москвы открыл сезон VIII Международным театральным фестивалем «Сезон Станиславского». Наряду с отечественными спектаклями в фестивале были показаны работы зарубежных режиссёров, в частности Люка Персеваля, руководителя гамбургского театра «Талия», доселе неизвестного в России, но знаменитого на Западе. Персеваль показал в Москве «Вишнёвый сад» А.П. Чехова и «Отелло» У. Шекспира.
Особенностью постановок явилось то, что режиссёр слишком вольно обращается с текстом. «Вишнёвый сад» переписан немецким философом К. Хегеманом: какие-то персонажи изгнаны за ненадобностью, Лопахин говорит по мобильному телефону, Яша щеголяет в костюме трансвестита. Что касается текста Шекспира, то он подвергается безжалостной адаптации, произведенной Ф. Займоглу и Г. Зенкелем, да так, что такое произносить публично в нашей стране раньше считалось просто неприличным. В результате спектакль Люка Персеваля приобрел черты, несвойственные и творчеству Шекспира: тотальная злость, грубость, жестокость, животный примитивный мир в отношениях персонажей, полное отсутствие лирического начала т возвышенности в любви.
Правомочен ли такой подход к гению Шекспира, одного из величайших гуманистов мировой культуры, научившего мир вниманию к сложнейшим психологическим нюансам внутренней жизни человека?! А "привязка" же подобных экспериментов к имени Станиславского вообще вызывает недоумение.
Об особенностях постановок произведений Шекспира мы говорим с народным артистом России режиссером Валерием БЕЛЯКОВИЧЕМ, лауреатом премии правительства России в области культуры за цикл спектаклей "Шекспир на рубеже веков".
– Ваш спектакль «Ромео и Джульетта» с успехом вот уже не первый сезон идёт на сцене МХАТа им. М. Горького. Помнится, что, когда с идеей этой постановки вы пришли к Т.В. Дорониной, она вас горячо поддержала: «Сегодня любовь изгнана из жизни, – сказала тогда Татьяна Васильевна, – упрощение отношений низведено до животного соития. А поэзия любви упоительна, более того, спасительна для нашего времени. Надеюсь, постановка станет спектаклем о высоте очищающей любви. Это совпадает с основной задачей нашего театра – сохранить высоту человеческих отношений».
Таким и стал этот спектакль. Особенно хороши работы Лидии Матасовой (мать Джульетты), изумительный образ Джульетты создала Елена Коробейникова, одухотворённым и трогательным в своей высоте и чистоте оказался Ромео в исполнении совсем молодого артиста Андрея Кравчука. В чём-то очень неожиданным, шумным, бурлящим, возбуждающим юные сердца оказался этот спектакль, который стал чрезвычайно популярным в Москве. Почему именно Шекспир оказался в сфере ваших интересов как режиссёра? Горький, Островский, Булгаков, которых вы периодически ставите на сцене МХАТа им. М. Горького, – понятно. А Шекспир?
– Ну, во-первых, престижную премию я получил именно за воплощение творений Шекспира на русской сцене. И первый мой шекспировский спектакль «Макбет» был осуществлён именно на мхатовской сцене: в 1990 году я поставил «Макбет» с Татьяной Дорониной в главной роли. Тогда МХАТ под её руководством проходил трудный период становления. Постановка была этапной работой. С тех пор моя душа прикипела к великому драматургу. Не буду повторять избитое – гений, непостижимый и прочее. Но пьесы Шекспира – действительно театральная библия, воплотившая все главные темы жизни, изучаемые театром, – власть, глубины любви, проблемы жизни и смерти, поэзия, коварство, драмы жизни, богатство как бич духовности… Я почувствовал необычайное внутреннее родство с этим автором. Он гений, в основе таланта которого – народность. Шекспир – автор площадей, аналитик глубин народной жизни.
Его Гамлет произвёл на меня мощное воздействие, заразил своей энергетикой. Я почувствовал внутреннее родство с этим автором, который, как и я, исповедует и проповедует принципы народного театра. Устройство театра «Глобус» – это та эстетика театрального пространства, которое мне ближе всего из театральных принципов оформления сцены. Я в полной мере осознал, что Шекспир – мой автор. В нём я нахожу соответствие своему темпераменту, моей натуре, моему стремлению к площадному народному действию и моему стремлению к выдвижению актёра на первый план, с его мыслями, обращёнными в зал.
Меня приглашают ставить Шекспира повсюду, и у нас в стране десять лет я работал в Нижегородском театре комедии, ставил в Пензе, в Белгороде и за рубежом, поставил множество спектаклей в Японии, в Америке. Я сделал несколько вариантов спектакля «Ромео и Джульетта», но тот, который ожил на любимой мною сцене МХАТа им. М. Горького, – это совершенно новый спектакль, в нём словно бы переплавлен, спрессован весь опыт предыдущих постановок.
– Да, в этом спектакле, как нигде прежде, найдена стилистика, которая отражает нерв нашего современного общества со всей его несуразицей. Я бы назвала это воплощением театральной эстетики ХХI русского века. Как будто бы театр, долго корчившийся в поисках самого себя в новых условиях, заговорил, наконец, на языке того поколения, которое вырвалось из-под пресса идеологической опеки и громко заявило о своём праве на самовыражение. Тем самым перепугав обывателя. Нелицеприятно? Да! Но с этим уже нельзя не считаться.
– Если говорить об особенностях моей постановки, то нельзя пройти мимо того факта, что я соединил в себе все ипостаси, составляющие спектакль, – сценарий, сценографию, рисунок костюмов, игру света, музыку. Я вижу весь спектакль в целом, я даю жизнь цельному образу личности, создавшей этот шедевр, – Шекспиру, отразившему всё богатство своего внутреннего мира в колорите и своеобразии своего языка. Он воплощён во всём: «Ромео и Джульетта» – это динамичная пластика, развивающиеся, рассчитанные на быстрые передвижения по сцене костюмы. Они наделены особым смыслом в спектакле. Это только одна деталь. Их множество, и из этих соединённых деталей состоит не только внутренний рисунок спектакля, но и вступает в свои права идея спектакля. Она рождается и из оформления сцены: всего лишь лёгкая кружевная аркада, в которую вплетены фигуры, одетые в стилизованные под Средневековье костюмы, а всё вместе создаёт колорит средневекового города, и ни у кого не возникает сомнений, что это Верона – город возвышенной и трагической любви. Этот образ диктует направление спектакля, диктует внутренний ход его развития.
– Когда находишься в зале, слушаешь его реакции на происходящее на сцене, понимаешь, что внимание зала захвачено полностью: он увлечён, он покорён, он внимает! И это происходит с тем самым зрителем, с той самой средой, которым мы отказываем в должной культуре, образовании, обвиняем в нерадивости, нежелании читать книги, ходить в театр. Общество не даёт себе труда воспринять их поиск, их стремление утвердиться в жизни. Но вы силой своего таланта почувствовали главный нерв проблемы, уловили какие-то подспудные настроения этого молодого общества, этой современной, порой стихийной силы, и она, сидя завороженно в зале театра, покоряется вам, заражаясь сценическим действием, и откликается на призыв к осмыслению жизни на более высоком уровне – зритель слушает Слово Шекспира!
– Моё стремление к народному театру, рождённому на площади, находит именно в стихийной народности Шекспира не просто отклик. Шекспир выражает не только стремление понять природу человека, он относится к ней с уважением, и именно это чувствует зритель. Наше сомневающееся, ищущее себя молодёжное общество откликается на слово гения, потому что оно истинно. Молодая натура кипит, играет, это обязательно должно ощущаться зрителем, который чувствует, что я люблю его, и он благодарен. Общество растерялось перед реалиями сегодняшнего дня. Я даю их в той многогранности и многоплановости, которые диктует жизнь. И Шекспир становится архисовременным.
«Ромео и Джульетта» – это про нас сегодняшних. И ершистость, задиристость молодости, и неоправданная необузданность агрессии, вызванная бессилием и глупостью власти, и бессилие добра, и, наконец, данное право природой – ЛЮБИТЬ, – всё объято единым порывом – жить! Как разобраться в жизни, той, что обходится без смерти?! Как? КАК! К… а…к??? Об этом спектакль.
– Вот в этом и есть назначение театра, которое всегда исповедовала русская сцена! Вот, где глубинная связь со Станиславским!
– Да, в спектакле всё едино, всё совмещено, вытекает одно из другого. Большое значение придаётся пластике, которая способствует раскрытию образа.
– Ещё одна впечатляющая деталь вашего спектакля – маска.
– За маской скрывается целый мир, тот мир сегодняшней лжи, которая стремится поглотить общество. Маска имеет множество ипостасей, всё зависит от того, куда она повёрнута. К примеру, уже похоронили Джульетту, все плачут, ещё далеко не всё осознав, а маска работает и не даёт пробиться священнику к людским сердцам. Здесь маска – символ двоедушия. Маска скрывает один план от другого. Они раскрываются постепенно, дают многоплановость психологическую.
И эта многоплановость требует сосредоточенности зала, концентрации его внимания на тексте. А это текст Шекспира!
Я испытываю не то чтобы гордость, но мне нравится мысль, что никакого тут дурного новаторства нет! Шекспировская тема выражена предельно ясно: откуда идёт глубина? От предельной простоты! Одежда актёров тоже работает на идею: нет никакой претензии, она не раздражает, ничего не кричит, напротив, воспринимается органично.
Всё направлено на смысловое решение спектакля.
Когда я понял, что спектакль состоялся? Тогда, когда увидел слёзы на щеках юной женщины. Это была актриса Татьяна Шалковская. Я эту девочку знаю, она замечательно играла в моём первом мхатовском спектакле «Свалка» по пьесе Алексея Дударева. Закончился спектакль «Ромео и Джульетта», а она плачет. А мне больше ничего и не надо…
Художественное впечатление от спектакля рождается, когда сливаются воедино все составляющие его. Театр – искусство коллективное, может быть хороший режиссёр и плохой артист, и ничего не выйдет. Я исповедую идею коллективного театра.
– И опять идея Станиславского! Он как бы отвечает на вопрос, который часто задают: как находят творческое единение два таких, на первый взгляд разных художника, как Т.В. Доронина и В.Р. Белякович? В 1905 году, работая над постановкой пьесы Кнута Гамсуна, К.С. Станиславский в одном из частных писем выразил такую мысль: «Пусть постановка режиссёра и игра артистов будет реалистична, условна, левого, правого направления, пусть она будет импрессионистична, футуристична, – не всё ли равно, лишь бы только она была убедительна, то есть правдива и правдоподобна, красива, то есть художественна, возвышенна и передавала подлинную жизнь человеческого духа, без которой нет искусства».
Вот ключ к пониманию того, что для нас Станиславский сегодня. И ещё очень важное обстоятельство: оба художника, волей и силой духа которых выпущен замечательный спектакль «Ромео и Джульетта», всей душой преданы идее народности искусства. На этом стоим.