Карина Дымонт: «...была такая любовь, что я ни на минуту не засомневалась, а там ли я оказалась?».
Карина Дымонт попала в Театр на Юго-Западе юной, легкой, как «девочка-видение» по мановению волшебной палочки Валерия Беляковича и стала неотъемлемой частью построенного им театрального дома. Сегодня Карина — ведущая актриса театра, но вне сцены она не любит быть в центре внимания, бережно охраняя свой внутренний мир от излишней суеты. Беседовать с ней — медитативно, неспешно — такое же бесконечное удовольствие, как и наблюдение за ее искусным «служеньем муз».
- Карина, как ты думаешь, способностью к лицедейству обладает каждый человек?
- На самом деле я встречала людей не способных к лицедейству. Хотя, мне кажется, что каждый человек носит тот образ, в котором ему комфортно. Я думаю, что все к лицедейству расположены, во всяком случае — хотят все.
- Что тогда есть актерский талант, если, в принципе, к этому способны все? И почему часто в кино работают непрофессионалы, люди с улицы, а в театре это невозможно?
- В театре такое бывает и довольно часто. У меня есть знакомые, которые работают в московских профессиональных театрах, не окончив никакого специального ВУЗа.
Театр требует большего тренинга, больших навыков. В кино важно поймать момент, настроение. В театре это настроение надо сначала забить гвоздями и колышками, и, обрастая каждый раз каким-то новым чувством, его воспроизвести. Обладая навыками, ты можешь этот настроение фиксировать, вбить этот гвоздик.
Есть большое количество великих фильмов, где играют непрофессионалы.
Я недавно посмотрела несколько серий из большого проекта «Дау», там в одном из фильмов играют не актеры. Как человек, потративший некоторое время на эту профессию, я, конечно, вижу, что это не актриса, это видно всегда. Хорошо это или плохо, я не знаю, но думаю, что именно в этом фильме, в этом проекте это был правильный выбор — привлечь не актеров.
На сцене надо каждый вечер становиться тем, кого в кино ты сделаешь, пусть даже, за пятнадцать дублей, на несколько минут и все.
- Рассказывают, что Фаина Раневская на репетициях часто делала все плохо, а когда выходила на сцену делала то же самое гениально. Может быть, в этом и кроется сугубо актерский талант, гениальность?
- Сцена — это тот «наркотик» из-за которого люди, однажды вкусившие власть над зрителями, не могут с этим ощущением расстаться. Счастье, когда ты на сцене наблюдаем зрителем —мало с чем сравнимо.
- Вчера как раз об этом говорила недавний юбиляр Вера Васильева: об этом невероятном обмене эмоциями со зрительным залом, который помогает так долго оставаться на сцене.
- Это фантастическая связь! Помимо того, что она эмоционально тебя возвышает необыкновенно, это такой немой суд, перед которым ты держишь ответ. Мне очень сложно прийти к зрителю в плохом настроении, всегда чувствую огромную ответственность перед людьми, которые сюда к нам так далеко приехали, деньги заплатили. И что, они должны меня увидеть недовольную, не выспавшуюся, в плохой форме? Нет, спектакль должен состояться при любой погоде (смеется).
- Когда ты сама почувствовала, что хочешь и можешь быть актрисой?
- Я почувствовала это слишком рано, года в три-четыре. Пыталась не быть актрисой, даже училась в математической спецшколе, ходила на курсы в МГУ на социологический факультет. Но мне повезло – я поступила в ГИТИС.
- Ты поступила в ГИТИС. Годы учебы в ВУЗе, как правило, мы вспоминаем, как самые счастливые в жизни.
- Это, действительно, очень счастливое время. У нас был уникальный курс, маленький, всего пятнадцать человек. Руководила нами фантастический Мастер Ирина Ильинична Судакова и потрясающие педагоги — Борис Вячеславович Хвостов и Ольга Дмитриевна Якушкина. Они уважительно называли нас женщинами и мужчинами, хотя мне, например, было всего шестнадцать. Максиму Виторгану тоже было шестнадцать. Игорь Гордин уже к тому моменту окончил институт, он был физик-ядерщик.
Ирина Ильинична говорила: «Я набираю интеллигентный курс!». Я, правда, не знаю, в какой степени мы тогда были интеллигентами, но, смею надеться, что за четыре года общения с Мастерами хотя бы приблизились к ним (смеется). Когда тебе постоянно повторяют, что ты интеллигентный, красивый, талантливый, ты сам того не сознавая, становишься таким. Эта любовь Ирины Ильиничны и наших педагогов нас сделала такими.
Мы прожили там чудесное время, хотя тогда был страшенный голод, начало девяностых, жуткая неустроенность. Это все я понимаю сейчас, а тогда я ничего этого не видела. Мы приходили в 8.30 на занятия и последняя пара у нас заканчивалась в 23.00. И так четыре года в полном счастье. В те времена нам разрешали оставаться ночью в институте, когда мы репетировали по ночам отрывки. Мы все праздники встречали вместе, на Новый год бывало забирались куда-то на крыши на Новом Арбате. Мы сдавали экзамен по французскому языку на пароходике: арендовали его и вместе с педагогами пошли по Москве-реке. Экзамен был творческий, мы распевали французские песни, читали стихи, танцевали.
- В первые годы на Юго-Западе было ли трудно, были ли моменты отчаяния или всегда счастье?
- Отчаяния не было никогда. Валерий Романович так умел любить актеров, что в любых репетиционных криках, проклятиях (смеется) все равно была такая любовь, что я ни на минуту не засомневалась, а там ли я оказалась?
- Сейчас в театре плеяда новых режиссеров: Олег Леушин, Олег Анищенко, Максим Лакомкин. Все они не только постановщики, но и коллеги по сцене. В работе с ними есть момент не только режиссерской доминанты, но и сотворчества?
- Вообще Валерий Романович создавал ощущение сотворчества. Это было самым главным — чувство, что мы делаем все вместе, хотя у него в голове всегда был готов спектакль во всех подробностях, от первой до последней секунды.
И Максим, и оба Олега Николаевича, конечно, в первую очередь — ученики, продолжатели того, что сделал Белякович. У них, конечно, свой язык, свой опыт, своя душа. Они делают спектакли по-своему, но также, как и Валерий Романович, знают, чего хотят, о чём говорят со зрителем. Мне с ними легко работается.
- Очень понравилась твоя Марфуша в новом спектакле Максима Лакомкина «Циники». Как ты относишься к своей героине, для тебя в этом спектакле все циники или Марфуша стоит особняком?
- Для меня Марфуша всегда стояла особняком, поскольку у Мариенгофа она персонаж очень плотский, очень настоящий, от земли. Она в моем представлении никакой не циник, она просто небо, просто земля, дождь, просто природа. В то время как и Владимир, и Ольга — тоже природа, на которую наложена подошва социума. В нашем спектакле, мне кажется, что Марфуша, бесконечно любя этот дом, эту семью, готовая полюбить и принять все, что имеет отношение к ее воспитанникам, старается, приблизиться к ним, пробует играть в их игру, по их правилам, но она не выдерживает, ломается, уходит.
- Ты активно участвуешь в проекте Стихи.ру, часто читаешь Марину Цветаеву. Я знаю многих людей, которые ее боготворят, но почему-то антиподом к Марине Ивановне ставят Анну Ахматову, считая, что Цветаева глубока и гениальна, а Ахматова — салонная поэтесса.
- Они поэты, и это самое главное. Мне очень нравится история, которую в своих воспоминаниях рассказывал Виктор Ардов. Анна Ахматова жила у Ардовых на Ордынке и Марина Цветаева пожелала ее там навестить. В один из дней Анна Андреевна пригласила ее приехать, но так сбивчиво поясняла адрес, что Цветаева спросила: «А нет ли подле Вас не поэта, чтобы он мне растолковал, как к вам надо добираться?».
Эмоциональный ритм Цветаевой очень доступен, он на поверхности. Можно просто открыть книжку и посмотреть, как строфа у нее идет, как она построена. Все становится понятно. У Ахматовой, чтобы понять о чем она пишет, проникнуться, надо нырять глубоко. Их сложно сравнивать. Они разные, но они обе великие.
- В фильме «Москва слезам не верит» говорили, что с приходом телевидения остальные виды искусства потеряют актуальность — исчезнет кино, театр, поэзия. Сейчас уже понятно, что этого не произошло. Как ты думаешь, есть ли какой-то жанр искусства, который стал менее востребован с появлением интернета?
- Мне кажется, что период самоизоляции в этом вопросе многое решил. Мы постоянно делали проекты в ZOOMе: стихи читали, пьесы играли и читали, встречи с артистами, встреча с песней. Но это совсем другое. И все зрители говорили: «Да, это очень здорово, но когда же мы увидим вас вживую?».
Я не посмотрела ни одного спектакля других театров, хотя все мировые сцены транслировали записи своих постановок. Это дает представление о том, какой это спектакль, но полное впечатление получаешь все-таки только, сидя в зале.
- Древние мудрецы говорили: «Пока человек существует, он себя открывает». Как часто ты делаешь в себе открытия и используешь ли их потом в творчестве?
- Делаю бесконечно! Открываю в себе новое во многом благодаря ролям. Копание в персонажах — это всегда копание в самом себе. Часто ты в них открываешь, находишь места, куда еще не ступала твоя нога, твоя эмоциональность. У артистов есть уникальная возможность человечески расти благодаря тому, что они играют, с кем они соприкасаются: это авторы, персонажи, партнеры по сцене, которые тебя удивляют, режиссеры.
- Копание в персонаже, оно заканчивается, когда роль готова?
- Я не очень люблю сидеть и размышлять: «Как мы сегодня будем играть?». Я больше «думаю» ногами. Появляется какая-то идея, ты думаешь: что-то я упустил, надо это попробовать, не позабыть. И пробуешь это в спектакле, чтобы оно само родилось, протоптало свою тропинку.
- Если случаются у тебя подряд несколько свободных дней, ты можешь взять и куда-то махнуть, не глядя? Не далеко, а где-то здесь есть любимые места?
- У меня есть любимые друзья, к которым я могу приехать. У них чудесный, теплый, уютный, добрый дом, где тебе всегда рады, что очень важно.
- Душа где отдыхает?
- Дома! Я там, словно в розетку включаю свой аккумулятор. Очень свой дом люблю. Возвращаясь к самоизоляции — у меня никогда не было такого опыта – почти пол года быть дома, никуда не выезжая, я этому бесконечно благодарна. Я многое про себя узнала, многое в себе открыла, мне очень интересно было находиться дома.