Юбилей артиста Театра «На Юго-Западе» Алексея Ванина для меня, как, наверное, для многих его поклонников — это едва ли не в первую очередь воспоминания. Давние и счастливые, потому что сегодня он играет значительно меньше, чем мог бы, чем хотели бы зрители.
Сегодня он стал одним из — увы! — немногих оставшихся «стариков», внутренним камертоном жизни этого неувядающего коллектива, пополняющегося молодыми талантливыми артистами, среди которых и приехавшие вслед за Валерием Беляковичем из тех городов, где он ставил свои спектакли, влюбившиеся в него и в его режиссерский почерк однажды и навсегда; и его верные, бесконечно преданные ученики, в состав крови которых попала эта особая, ни на кого не похожая «бацилла Беляковича».
Ванин и сам, наверное, не заметил, как из Леши превратился в Алексея Сергеевича, как, словно патиной, покрылась его рыжая шевелюра легкой сединой. Но он остался таким, каким был и тогда, когда я впервые увидела его на сцене театра Геннадия Юденича — мальчишески светлым, в чем-то немного наивным, но обладающим повышенным чувством собственного достоинства и совершенно особым даром: даром многоточий, которые он ставит каждой своей ролью. В жизни — открытый, разговорчивый, доброжелательный, он на сцене всегда был и остался молчаливым, вкладывающим всю страсть переживания в паузы, недомолвки, мимику, взгляд.
Сегодня большинству необходимо объяснить, что же это было за явление — театр Геннадия Юденича, в котором этот режиссер (мы вполне могли бы назвать его авангардистом, если бы это слово не звучало как приговор в 60-е годы ХХ века) собрал непрофессионалов и полупрофессионалов, начав свой театр, как когда-то в 30-е годы Алексей Арбузов и Валентин Плучек, спектаклем «Город на заре». Играл в нем и юный Валерий Белякович, там и произошла встреча, затянувшаяся на всю жизнь, к счастью обеих сторон...
С той поры, когда я попала впервые в Театр «На Юго-Западе», для меня с первого же спектакля мощно выделились три артиста, на которых, словно на трех китах, устойчиво и твердо стояло это дело Валерия Беляковича, хотя вокруг было немало других, ярких и одаренных.
Это были Виктор Авилов, Сергей Белякович и Алексей Ванин. Спустя несколько лет я написала статью, в которой откровенно признавалась в любви именно к ним, для меня — неповторимым, единственным.
Была простенькая, незатейливая пьеса Л.Корсунского «Самозванец» — сегодня она забыта напрочь и, может быть, вполне справедливо. Два героя, Гриша Гусев (Сергей Белякович), пьяница, работающий грузчиком в близлежащем магазине, и интеллигентный отец школьника Димы Олег Корешков (Алексей Ванин) страстно, горячо сражались за душу подростка, который «купил» себе нового отца для походов на родительские собрания. И по сей день я не могу забыть мизансцену, в которой они стояли друг напротив друга — две боли, два одиночества, две жизни, два самозванца, хотя один из них был настоящим отцом Димы. Просто стояли и смотрели друг на друга, а зрительный зал, до этой минуты смеявшийся над перипетиями сюжета, почти единодушно рыдал от боли и сочувствия — обоим, так нелепо и горько потратившим свои жизни...
А как сыграл Алексей Ванин Марка в спектакле «Сестры» Л.Разумовской! Даже по сохранившимся фотографиям видна мощь этого образа.
А каким он был Кречинским в «Трилогии» А.В.Сухово-Кобылина! Изящный, стройный, красивый, ослепительно-светский. Тут не только провинциалочка Лидочка Муромская, любая не смогла бы устоять. Он вел роль легко, грациозно, словно вальсировал, но за ослепительной светской улыбкой и нежными признаниями отчетливо проскальзывало ледяное презрение и виделся точно отработанный расчет игрока, поставившего на «карту» Муромских все...
Сашенька в «Беде от нежного сердца», Лаэрт в «Гамлете», Доктор в спектакле «Король умирает», кавалер Риппафратта в «Трактирщице», Люченцио в «Укрощении строптивой», доктор Стравинский и Афраний в «Мастере и Маргарите», Парис в «Ромео и Джульетте», Геликон в «Калигуле», Швохнев в «Игроках», Леон Толчинский в первой версии «Дураков», Кардинал в «Мольере», Клещ в «На дне», Дюдар в «Носорогах», Герцог в «Сне в летнюю ночь», Никколо в «Требуется старый клоун»...
Как же разнообразно, мощно являлся всякий раз этот артист, если до мелочей помнится каждая из названных или не названных здесь его ролей!.. До неузнаваемости менялся рисунок, очертания образа, одно лишь оставалось всегда у Алексея Ванина неизменным — его «зоны молчания», восхитительные многоточия, которые каждый раз провоцировали на сомыслие, сочувствие, резкое неприятие, отталкивание.
… В финале «Трактирщицы», когда все персонажи вместе кружились под зажигательную мелодию, кавалер стоял в стороне. Все вернулось на круги своя — кроме него, кроме тщательно выращенного в себе душевного спокойствия и уверенности в своей правоте. И осознать это было так трудно, так больно, словно душа сдвинулась с привычного места: он жестикулировал, что-то сам себе доказывал, недоумевал, не слыша музыки и чужого веселья. Чужого...
… Сдержанный, немногословный раб Геликон из «Калигулы» лишь в последний миг своей жизни отдавался страсти — когда гневно, горячо словно выплевывал в лицо сенатору Хорее свою любовь к Калигуле и верность ему до последнего вздоха...
Так же, как Кардинал в «Мольере», спокойная и зловещая фигура, лишь дважды на протяжении всего спектакля выплескивал свою ярость и силу ненависти на Мадлену Бежар и Помолись, все остальное время оставаясь почти неподвижным внутренне...
А Афраний в «Мастере и Маргарите» остался навсегда одной из самых любимых моих ролей Алексея Ванина. Предельно собранный, понимающий прокуратора Иудеи Понтия Пилата даже без слов, верный до последнего часа, изумительно красивый, величественный и такой естественный в своей тоге, словно он в ней родился...
Как в рубашке...
Юбилей Алексея Ванина — это воспоминания о самых, может быть, счастливых театральных мигах, когда влюбляешься в загадку и даже не пытаешься разгадать ее. Просто влюбляешься — навсегда!..
Оригинал статьи тут