М.Мусоргский, "Борис Годунов", первая авторская редакция. Новая опера.
Скоро-скоро афиши окончательно запестрят сплошь пушкинскими названиями, и колобовский театр уже обзавёлся заведомо достойным.
Изумительный хор "Новой оперы" (хормейстеры Наталья Попович и Сергей Лысенко), конечно, впечатляет, прямо начиная с пролога. Если бы ещё режиссёр Валерий Белякович, приглашённый на постановку, знал, что с этим хором делать в смысле жестов и передвижений. Держатся хористы уныло, чему соответствует и общий тон костюмов – "сермяга" (художник – Нина Габбай). Неужели так действительно ходили в прежние времена? Или художники этой условной мешковиной всегда оттеняют акт коронации? Цвет заговорит в спектакле лишь раз: умирающий Борис в финале выйдет расхристанный, в свекольно-красной рубахе.
Упорная фронтальность всего спектакля (так у Колобова всегда), утверждает оперу как качество пения и – убивает театр. Исполнение снова можно назвать костюмированным полуконцертным. Так здесь будет всегда???
Особая статья в Новой опере – дирижёр. Вспомните, как много есть драматических спектаклей со специально введённым персонажем типа "Автор", "бес" или наоборот "ангел-хранитель", "друг-тень". В Новой опере в прежнем, временном помещении на Таганской улице таким персонажем – ярчайшим, первостепенным героем действия – становился сам Колобов за пультом. Там был не очень приспособленный бывший кинотеатр, и Колобова видно было во весь рост. Пошла как-то на "Евгений Онегина" – за весь спектакль раз пять на сцену посмотрела, только музыка слушала да глазела на неистового маэстро. В новом здании в саду "Эрмитаж", отгроханном с банковским шиком, оркестровая яма, увы, глубока, Колобов виден всего по плечи. Публика лишилась, надо сказать, дорогого удовольствия.
В только что вышедшем номере журнала "Музыкальная академия" (№ 2) опубликована интересная статья великого пианиста Гленна Гульда (вернее, его лекция 1964 года в Торонтском университете) "Музыка в Советском Союзе". Там, в исторической преамбуле, и про Мусоргского есть. Именно о том, что услышали у дирижёра Колобова – музыку, "в целом лишённую изысканности", но выражающую "очень редкое качество – чёрную меланхолию славянской души". Гленн корит композитора за "грандиозную неуклюжесть" и хвалит за "уникальное ощущение правдивости".
Ни изысканности, ни неуклюжести, ни правдивости в новом спектакле не находишь. Вот чего тут много – так это чёрной меланхолии, которая в привычных пышных постановках уравновешивается красочностью декорации, поляками, сценой у фонтана (здесь нету), колоколами и прочей психотерапией.
Но что же артисты как таковые? Видно, что Белякович поработал и с Андреем Спеховым (Годунов), и с Балашовым (Самозванец), и с Александром Барановым (Юродивый), а голоса вообще у всех как на подбор; да так и есть, конечно. Но, наверное, Белякович, как и все – подчёркиваю – достойнейшие режиссёры драм-, а не музтеатра, спасовал перед словом "опера". И вместо того, чтобы делать представление, помогал артистам дойти до сути роли. Когда они в большом, малом ли количестве стоят все лицом к залу и хорошо поют – напоминают ансамбль советской песни ещё дозастойных времён. Тоже, между прочим, неплохо люди пели. Слушать только всё это, а тем более смотреть, довольно скучно.
Оформление сцены к тому же крайне скудное (художник Эдуард Кочергин), что тоже не повышает тонус одной из самых зрелищных (как мы привыкли) русских опер. Всё оно состоит из множественных арок, туда-сюда поднимаемых и опускаемых на сцену, похожих на детские ванночки без донышка. Иногда с вмонтированной Богоматерью Знамение. Никакой тебе площади у Успенского собора, тем более у Василия Блаженного.
Одно непонятно. Много лет назад вовсе без пышного оформления Колобов всю Москву перевернул, насколько я понимаю, этим же аскетическим вариантом "Годунова" в Музыкальном театре им.Станиславского и Немировича-Данченко. Люди ходили на спектакль и раз, и два, и три, да плакали всерьёз от пережитого.
Что же произошло теперь? На мой взгляд, не слишком везёт Евгению Владимировичу на режиссёров или, что скорее, он сам не даёт им развернуться. Возможно, театр спасёт какой-то крайне рисковый вариант. В конце концов Колобов, нажимающий на своё святое служение музыке, тем не менее всё время претендует на экстравагантность (например, однажды после спектакля, он вышел кланяться на сцену с сигаретой в руке). А уж в таком ли здании – да не развернуться! Но до экстравагантности подлинной амбициозный маэстро почему-то не дотягивает и всегда предсказуем. Полагаю, не то чтобы смелости не хватает, музыкальный вкус не пускает.
Зачем тогда добивался именного театра-храма? И не повторится ли та же история, что и с Музыкальным театром им. Сац, обладающим роскошнейшим зданием с прибамбасами? Оно, однако, отнюдь не отвечает скромной фантазии спектаклей, оправданием чему вечно служит якобы исключительно хороший музыкальный вкус.