Во МХАТе имени Горького премьера – «Ромео и Джульетта», трагедия в двух действиях Уильяма Шекспира. На сцене, пожалуй, самые молодые герои английский драматургии, в зрительном зале московская молодежь. Удивить её непросто, поразить – тем более. Но с первых минут спектакля что-то заставляет её застыть, замереть, оцепенеть. Некая магическая сила властно поглощает пространство, завораживает.
Атмосфера спектакля — понятие мхатовское, театральное, незыблемое. Режиссер и сценограф Валерий Белякович владеет тайной творить атмосферу своих спектаклей и приковывать внимание зрителя к сцене сразу, с первых музыкальным тактов, с первыми лучами прожекторов, с первых пластических построений и деталей декорационного оформления. И на этот раз автор и создатель шекспировского спектакля, синтезируя воздух средневекового города и накаленный неразрешимыми противоречиями дух нашего времени, очень точно ощущает потаённый пыл сердец нового поколения зрителя. Инстинкт вражды, способный вспыхнуть oт внезапной искры и обернуться чумой, побороть которую всё равно что одолеть проклятие, этот кровавый инстинкт и ныне неистребим и несет людям беду.
Первая реплика спектакля скорее напоминает боевой клич: «Верона!». Главное место действия – площадь. Откуда-то из темноты сводов итальянских арок возглас: «Это наша площадь!» Ассоциации мгновенны: недавние события на Манежной в Москве. Зараза вражды проникает в души молодых, как наваждение, ожесточая, затмевая разум. Вечная чума – угроза любви, гармонии, самой жизни преследует человечество из века в век.
Сегодня начало шекспировского спектакля на сцене МХАТ – это разгар страшной бойни юных представителей двух уважаемых семейств – Монтекки и Капулетти. Яростные схватки, «грязнящие железо братской кровью», не стихают даже в день поминовения всех усопших. Накаленность вражды и розни выражена в спектакле в пластике драк, в способе передвижения, в решении массовых сцен. За ударами, высекающими искры из металлических конструкций, тонут слова, не слышны ни до¬воды, ни молитвы. Когда князь Вероны прикажет: «Бросайте шпаги!» – никто не выполнит этого приказа. И станет страшно от тишины, сопровождающей эту немую сцену. Лишь после долгой паузы неповиновения и повторной реплики железо падает из рук сражающихся. Надолго ли? Очаги и всполохи чудовищной бойни – это рефрен спектакля Беляковича, где, как и во враждующем мире, гибнут молодые, где «всё обратилось в противоположность».
Мне посчастливилось побывать на одном из последних прогонов перед премьерой. Темпоритм сценическому действию задавал темпоритм режиссерских замечаний, звучащих в унисон с текстом. Репетиции Валерия Романовича – это особая школа для актеров и энергетический заряд будущих спектаклей. Белякович настаивает на стремительности восприятия и реакций, отчего зависят ритмы речи и поведения. Но не дает пробалтывать слова, требует, чтобы актеры успевали наполнять текст смыслом, добивается точных оценок, конкретных пластических посылов к партнеру. Вдруг кричит: «Стоп! Тошнотворное изобразилово! Неточность во всём! Надо сначала возбудить в себе желание пройти, потом идти. Нельзя позволять себе ни одного непродуманного движения на сцене! На репетиции строили точно, а на прогоне не делаете... Это неуважение к режиссеру. Это пьеса актерских оценок! В трагедии не может быть полутонов. Внутренний ритм нельзя терять при движении. Давайте еще раз!» И эта жесткость, эта высокая требовательность оправданна. Это Шекспир! Актеры это понимают и ценят. Во-первых, потому что знают – режиссер их любит, а во-вторых, они хотят одного – что бы получилось. Они знают, выверенность внутренней и внешней партитуры поможет спектаклю долго жить после премьеры.
Удивительно интересно решены главные герои. Джульетта (Е.С. Коробейникова), как летящая комета, с руками-крыльями, способными обнять весь мир. Эта девушка, естественная и мерцающая, похожа на луч утреннего солнца. Она рождена дарить тепло, свет и счастье. Ромео (А.А. Кравчук) – юноша, не похожий ни на кого, не от мира сего. Он несет в себе тайну. Неожи¬данно снова остановив прогон, режиссер подробно выстраивает первое появление героя. Пытаясь убедить актера смелее пробовать рисунок роли, Валерий Белякович прибегает к поразительным сравнениям и эпитетам: «Ромео должен появляться как инопланетянин. У него свой внутренний ритм. Он необычный человек. Смесь Квазимодо с Высоцким. Пластика, как в цирке Дю Солей. Это какой-то неопознанный объект. Как произошла сцепка двух планет: Ромео и Джульетты, – вот что интересно». Актер пробует. Режиссер хвалит, но просит нерв движения перевести внутрь и не улыбаться в роли до появления Джульетты, а «беречь улыбку для любви».
Белякович считает, что мало людей наделено чувством любви. Я спросила его об этом после спектакля, и он сказал: «Любовь – подарок, талант. Высокая всепоглощающая любовь человеческая, это как чудо, вспыхивает редко. Разряд, электричество, атомный реактор». Квинтэссенцией спектакля станет пронзительная скульптурная мизансцена поце¬луя героев на фоне искрящейся дуги сражающихся веронцев.
Белякович не первый раз ставит эту пьесу, но каждый спектакль неповторим, так как различны индивидуальности актеров. Но сценический принцип сохранен, он очень важен для режиссера: «Шекспир – это театр «Глобус», площадка. Истоки ненависти непознаваемы. В разное время они порождали площадные эпические действия. Кровавыми глазами смерти смотрит вражда в глаза людей. И это нескончаемо. Если раньше я считал эту пьесу современной, то теперь она архисовременна. Потому что воюют не просто семьи, а государство с государством. Эта пьеса должна быть в репертуаре. Надо напоминать и помнить. Если на митинге убито сто человек – это не может быть нормой. В трагедии виновны все и каждый». Напутствуя актеров перед премьерой, режиссер сказал: «Артист – самое великое достояние театра. Он может «держать зал» одним своим присутствием, но, чтобы «зацепить зрителя», родники собственных душ должны биться. Кому больше дано – с того и спросится больше. Но каждый должен верить, что Богом отмечен, тем более что это Москва, тем более что это МХАТ.