Тайна, глубина, восторг – эти слова, как магическое заклинание, повторяют герои премьерного спектакля театра на Юго-Западе «Чайка». Это не комедия, не драма, не трагедия. Сегодня это поэтическая мистерия. «Тайна, глубина, восторг» - именно так можно выразить отношение к увиденному.
В древнем мире мистерий назвали некое таинство, систему культовых обрядов, в которых могли участвовать лишь посвященные. В спектакле Валерия Беляковича чеховское «колдовское» озеро – это энергетически аномальная зона, способная рождать и притягивать к своим берегам силу, имя которой – талант. На сцене два писателя, две актрисы. Остальные персонажи пьесы – и есть посвященные – это зрители, живущие непроходящим впечатлением от магического спектакля Константина Треплева (Алексей Матошин) о мировой душе. Их воображением завладели «почтенные старые тени, которые носятся в ночную пору над этим озером». Однажды они окутают невесомым белым покровом Нину Заречную, превратив ее в парящую чайку. Гигантские крылья бесшумно закружат над сценой, чуть касаясь замерших зрителей и застывших на мгновение актеров.
Что-то необъяснимое произойдет со всеми участниками этого действа. Какой-то пожизненный гипноз, заставляющий их долгое время вспоминать и заворожено повторять обрывки фраз из монолога Заречной (Карина Дымонт) о том времени, когда через длинный-длинный ряд тысячелетий «материя и дух сольются в гармонии прекрасной».
Этот монолог станет лейтмотивом «Чайки» Беляковича. К нему сойдутся все начала и концы. Он создаст космос всего спектакля, герои которого слышат какие-то тайные голоса, влекущие их за собой и друг к другу. Эти голоса, растворенные в музыкальной партитуре спектакля, принадлежат грядущему царству «мировой воли». Какова эта воля? – Если бы знать, если бы знать…» И что это за таинственные тени, рожденные в недрах магического озера? Какие скрытые смыслы заключены в его подводных глубинных течениях? Наваждение, сон, мистификация режиссера или попытка разгадать вечную загадку этой самой таинственной пьесы Чехова?! Что случается с нами от соприкосновения с тайной. Все это мы часто не в состоянии объяснить словами, но, ощутив однажды, мечтаем испытать еще хоть раз.
Музыка сфер, пронизывающая спектакль, неожиданно растворяется в знакомых мелодиях старинных русских романсов. Их поют персонажи спектакля, выражая так свое желание жить, любить, верить. Эти люди, обитатели берегов чеховского озера, становятся дороги нам потому, что, как и мы, они любят, страдают, тоскуют, терпят, несут свой крест и стараются поверить, чтобы обрести силы и не бояться жить. Диалоги героев вдруг превращаются в драматические исповеди – эмоциональные и смысловые пики всего действия. Это крупные планы, с филигранно разработано партитурой пластических траекторий и душевых движений персонажа.
Откровение спектакля – исповедь Тригорина (Олег Леушин). В ней и горькая ирония, и резкий протест перед самой необходимостью исповеди. Предел отчаяния и ярости слышится в его признании: «Я должен писать, я должен… Пишу непрерывно, как на перекладных, и иначе не могу». И когда в последнем акте прозвучит знаменитое чеховское «умей нести свой крест и веруй», то придумается, что в этом спектакле это, безусловно, относится и к Тригорину. Однажды он произнесет: «У меня нет своей воли». И зритель увидит и поймет, что это именно так, это правда, что неоконченная рукопись владеет всем его существом более властно, чем любая любящая женщина.
Сценографический образ юго-западной мистерии вмещает, казалось бы, несоединимое. Атрибуты нашего времени, утрачивая свое бытовое значение, сливаются с античными мотивами. Словно вырастая из огромных автомобильных шин, поднимаются в ночное небо то ли темные стволы деревьев старого парка, то ли древние колонны, покрытые черными чехлами. Причудливые узоры резиновых шин, перетекая в складки шелковых драпировок, взлетают куда-то ввысь и растворяются в вечности. Так же трудно совместимы бывают порой реалии нашей жизни и наши мечты, так же извилисты и непредсказуемы наши пути-дороги. Слияние реального с поэтическим обобщением мы встречаем чуть ли не в любой детали пьесы Чехова и прежде всего в ее названии.
И все-таки что же символизирует сценическое пространство это мистической «Чайка» на «Юго-Западе»? А может быть, это то самое место, где обитает одинокая мировая душа и где происходит действие треплевской пьесы? Помните: «Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет». Герои спектакля Беляковича часто заглядывают куда-то вглубь этих черных шин-колодцев, как в тайники подсознания, как в неведомый космос, где хранятся ответы на неразрешимые вечные вопросы.
Как и в самом начале, когда, от предельного напряжения и невозможности вынести необъяснимое воздействие пьесы сына, его мать обрывает представление, так и в финале неожиданно, без сценических эффектов и столь любимой режиссером музыки Белякович резко обрывает свой спектакль.
Над черной бездной колодца застынет Аркадина (Ольга Иванова), поняв, что ее сына больше нет на свете. Выстрел Треплева прозвучит на берегу «колдовского» озера, именно там, где стоит его театр. Падая, он сам сорвет свой занавес, чтобы в непогоду не хлопал от ветра. Складки этого занавеса, будто саваном, укроют его и навсегда заберут в мир ночных теней, которые когда-то завладели его воображением, создавшим образ мировой души. И вдруг вспомнятся две чеховские реплики. Маша: «На озере волны. Громадные.» И пророчество Дорна: «…Ваш талант погубит вас».
Сегодня «Чайка» на «Юго-Западе» - это спектакль-размышление о природе таланта, предъявляющего порой непомерные требования, непосильные для человека. Когда наблюдаешь за актерами Валерия Беляковича, становится ясно, что создатель этого спектакля, впрочем как и всего репертуара театра, и есть его «общая мировая душа», которая каждую сценическую жизнь в себе самой переживает вновь. Поэтому так заострен рисунок многих ролей и так личностны смысловые акценты отдельных эпизодов. Белякович – художник, чьи «дни и ночи» отданы мучительной и прекрасной профессии – режиссуре. Когда смотришь его «Чайку» кажется, что именно этой профессии он когда-то в юности признался: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее». Антон Павлович Чехов в своей исповедальной и мистической пьесе назвал это призвание.
Не так часто мы испытываем такие чувства, как потрясение и восторг, но эти чувства подвластны театру. «Чайка» на «Юго-Западе» - это музыка души художника, способная преобразить птицу – в символ, пьесу – в спектакль, а реалии жизни – в театр.