Стоит полистать сочинения Владимира Сорокина хотя бы для того, чтобы все диспуты о «дефиците современной пьесы» показались недоразумением. Но театр боится Сорокина (продолжая экспериментировать с Птушкиной и Драгунской). Лишь отчаянные из отчаянных осмеливались рисковать, подарив нашей памяти «Землянку» да «Дисмофроманию». На деле же тексты Сорокина убийственно сценичны – просто бери и воплощай. Ну все для сцены есть – фактура, краски, типы, лица, речь, диалог, сюжет.
Теперь констатируем следующий факт: Сорокин и Белякович – фигуры, наконец-то нашедшие друг друга. Союз равных. Личность худрука Театра на Юго-Западе давно представлялась мне алкавшей подобного текста и сюжета, какой есть во «Щах» да и вообще в Сорокине. Ведь Валерий Белякович – патентованный авантюрист, предпочитающий сленг, своеволие и кураж для общения с классикой, которой переполнен его репертуар. Его «отвязности» всю жизнь не хватало этого самого Сорокина. Он, «отвязывающий» Гоголя и Шекспира, упрямо желал оставаться во всем шальным мальчишкой, из которого вечно рвалось все отчаянное, хулиганское, дворовое.
Теперь самый момент коснуться сорокинской пьесы – одного пересказа которой вполне хватило бы на целую статью. (Кроме «Щей» у Сорокина имеются еще «Пельмени» и «Винегрет»). Ну, в «Щах» действие происходит в 2040 году, во времена, когда, с победой «зеленых», все растущее и живущее занесено в красную книгу, а мясная и рыбная кулинария стали уголовным преступлением. Главные герои тут – «повара в законе» Борщ Московский, Рассольник, Баранья Котлета, Рысь на Вертеле и их менее авторитетные коллеги и «шестерки». Тайный блатной орден знатоков подпольной кухни замышляет завладеть уникальной коллекцией замороженных в специальных контейнерах щей и, продав «фальшак» французам, распределить коллекцию среди братвы. Место в иерархии ордена определяется знанием старых, запрещенных кулинарных рецептов. Его члены постоянно «прогоняют рецептуру» борща, ухи, щей, котлет, по виртуозности ответов можно судить об их положении в блатной среде. Триумф кулинарии связан с ее запретом и уголовным преследованием, когда за убийство курицы дают четыре года тюрьмы.
Следует заметить, что автор знаменитой коллекции, не появляющийся здесь Иван Иванович Пастухов, который самозабвенно собирал рецепты щей, и собрав их тридцать штук, варил на воде из истоков Волги, решив заморозить их для хранения так, как это делали в старину на Руси, и сохранить навечно как национальное достояние. Сия коллекция ценой в шестьдесят два миллиарда стала самой дорогой коллекцией времени, без которой русские повара – как народ без истории. Чего стоит одно лишь перечисление тридцати сортов щей, начинивающееся «щами из квашеной капусты» и заканчивающееся «щами их одуванчиков».
Сам же спектакль стал первой премьерой на обновленной (вышедшей из-под капитального ремонта) сцене на Юго-Западе, которая, после реконструкции, сильно вытянулась в ширину. Отчего стала еще экспансивней в своей наступательности, буквально сплющивая (также вытянутый теперь) зрительный зал, безжалостно припирая его к стене. Да, собственно, это одно из постоянных ощущений, испытываемых здесь: что большая, рвущаяся за пределы форма спрессована в минимальное пространство, поглощая его и нас.
И вновь мистерия как инстинктивный жанр этой сцены. Мистерия, которую дружно создают и фантастический сюжет, и криминальная фактура, и взвинченность страстей, и экстаз диалогов.
Еще происходящее напоминает одну большую оргию с участвующими в ней вертящимися декорациями-нарами (как всегда, спроектированными сами худруком) и их обитателями – заключенными лагеря строгого режима, втянутыми в сатанинскую гонку сюжета с нескончаемой цепью подлогов и предательств во имя обладания мистической коллекцией.
Получившие толчок судьбы, герои свершают свой путь без пауз и передышек, на одной сумасшедшей спринтерской дистанции. И все – в окружении тотальной сценической экзальтации, сопутствующей движению интриги и толкающей вперед сюжет.
Отдельно удовольствие – созерцание самих героев (явивших еще не обкатанные нашей сценой типажи), исполненных развязности и артистизма, сочетающих дерзость повадки, брутальность характеров и обворожительную стилистическую легкость! Ролевые характеристики доведены до предела красочности, до абсолютизации портретов, исчерпывающихся смачным росчерком шаржа и мгновенным штрихом.
Повар в законе Борщ Московский (Александр Наумов) раскованно, играючи движется по центру событий, успевая и раздобыть коллекцию, и проявить себя в качестве романтического любовника. Валерий Афанасьев (шеф-повар в законе Рассольник), давно уже метивший на роль «пахана», оправдал ее и статью, и размахом мрачной силы. Повар в законе Царская Уха (Виктор Борисов), со стеклянным пенсне на носу, оттенял брутальный центр филигранным пластическим жаргоном. Повар Поросенок с Хреном (Владимир Коппалов), не сделав ни одного лишнего движения, был снайперски точен в оправдании своей кликухи. Анатолий Иванов (питерский повар в законе Баранья Котлета), полюбившийся нам когда-то в роли пылкого Ромео, теперь блистал негой гомосексуальных тонов, не менее романтизированных. Венчал галерею первого плана шеф-повар в законе Рысь на Вертеле (Сергей Белякович), руководящий гастрономическими преступлениями Сибири и сочетающий в себе мудрость вождя и мировую усталость. За галереей первого плана следовали другие, не менее выразительные персоны, в том числе дамы. Всем им потрясающе шли роскошные натуральные меха из занесенных в красную книгу лис, норок, белок и овец.
«Щи» - очень патриотический спектакль. Все его действие прослоено декламацией рецептур всевозможных роскошных блюд, когда-то вкушаемых на Руси и являвших неразменный обиход русского человека. Индейка в клюквенном соку, царская уха, борщ с трехслойной кулебякой, копченый гусь, щи с грудинкой – подробнейшие рецептуры этих исторических яств звучат в устах героев как сладостная поэзия, исторгающая рыдания. В результате чего действие представляет острый этнографический интерес. Это, так сказать, вид на нацию с точки зрения национальной кухни. Ведь без этих щей со снетками и стерляжьей ухи все мы – жалкие сироты. Без роду, племени и отечества.