Калигула и Хлестаков, Князь Мышкин и Гамлет, Меркуцио и Кочкарев, Оберон и Коровьев… Зачаровывающая пластика леопарда и филигранная отточенность каждого жеста, высочайшая актерская техника и подкупающая искренность в каждой роли. А еще солнце в глазах, удивительная способность излучать свет, дарить его. Таков Олег Леушин - один из талантливейших актеров Театра на Юго-Западе. Если его фамилию произносить на китайский манер, в транскрипции «Ли-У-Шин», то это означает «человек, обладающий шестым чувством». Наблюдая игру Олега, понимаешь: это не случайное совпадение - поразительная интуиция не оставляет его на сцене ни на секунду, настолько органичен он в любой роли.
- Олег, как начался твой путь в актеры?
- Я сразу после школы поступил на театральное отделение в своем родном Екатеринбурге (в те времена он назывался Свердловск). Год отучился, чувствую - отчисление не за горами. Ну не идет, не получается ничего у меня! Нашел выход: явился в военкомат, сам в армию напросился. А вернулся после армии – я другой, курс и руководитель тоже другие, естественно. И пошло все легко, будто само собой.
- Ты в отличной физической форме, у тебя очень выразительная, «говорящая» пластика. Великолепно танцуешь, на шпагат с разбега лихо садишься, твоим батманам позавидуют многие солисты балета. Где учился этому?
- Сначала в школе. У нас было обязательное эстетическое воспитание и мы ходили на танцы. Всем классом. И в какой-то момент руководитель нашей танцевальной группы предложила: «Кто хочет дополнительно заниматься?» Ну я в первых рядах вышел дополнительно заниматься. Три года танцевал. И народные танцы, и балет классический. После, конечно, и в институте занимался. Даже, помню, сам изобрел приспособление для тренажа – сшил специальные накладки на ремнях с карманами, туда закладывал свинцовые пластины по килограмму каждая, и весь станок с ними отрабатывал, все эти прыжки, пируэты, плие, батманы, гран-батманы. После таких тренировок ноги выше головы взлетали, когда я уже без этих свинцовых пластин танцевал. Еще в институте нам преподавали пластику и психологический жест по специальной системе Гратовского, учили движением, пластикой выражать любое чувство, состояние души, изображать различные предметы. Вдобавок три или четыре года фехтования (у меня второй разряд), а это тоже своего рода балет. Фехтовал до десятого класса, причем шпагой, она весит около 900 граммов. Так что бои серьезные были. К тому же у меня преимущество - я левша. Партнерам со мной трудно приходилось, у нас шпаги в одной плоскости работали.
- О карьере танцовщика или спортсмена не подумывал?
- В свое время меня даже хотели отправить в Пермское балетное училище. Но я не жалею, что мама меня туда не отдала, потому что там была интернатская система образования. Хотя и гибкость, и растяжка - все эти задатки были. Но… не танцем единым… В то же самое время, когда в школе я танцам и балету обучался, мы репетировали спектакль во Дворце офицеров в Свердловске, где у меня роль была очень серьезная, настоящая, драматическая, со словами - пионер Тима. Мы искали звездочку – такая детективная пионерская история. И, уже будучи в пятом классе, я маме и всем своим родственникам объявил: «Товарищи, извиняйте, но я пойду в артисты».
- Привносишь ли ты частицу себя, своего характера в каждую роль и влияет ли роль на твой характер, мироощущение в жизни?
- Да, конечно, в любую роль привносишь частичку собственной души и в себе открываешь что-то неведомое. Но чтобы роль влияла на меня… Нет, это уже клиника, когда роль начинает влиять на тебя в жизни. Я за собой не замечал калигульских замашек в быту.
- Кстати, о роли Калигулы в одноименном спектакле Театра на Юго-Западе, за которую ты в 2000 году был удостоен премии «МК» в номинации «лучшая мужская роль». Твой Калигула вызывает сочувствие, сострадание, желание понять, что произошло с этим человеком на самом деле, что творилось в его душе...
- Я пытался сыграть обычного человека. Не больного фанатика или монстра. Нет! Он - обычный человек, просто попавший в такие вот сложные жизненные условия и наделенный беспредельной властью. Которая и сгубила его. В самом начале пьесы Калигула – совестливый, неискушенный, неплохой император, как о нем отзываются в один голос его патриции. Убежав из дворца, он три дня скитался, оплакивая смерть своей возлюбленной – родной сестры, ближе которой у него никого не было. Осознав несовершенство и безысходность этого мира, Калигула находит в себе силы вернуться. Он жаждет невозможного, и готов искать его на границах мира, на краю своей души. Но что слышит измученный горем и страданием юный император от патрициев: «Казна пуста! Казна – самый важный вопрос!» Да, конечно, Калигула понимает необходимость заняться делами империи, но чуть позже, он «сейчас не собран». Патриции настаивают, давят… и император не выдерживает их равнодушно-напористого нажима, решая по-своему очищать от скверны несовершенный мир: «Если казна что-нибудь значит, то человеческая жизнь не значит ничего. Вы должны согласиться с этим рассуждением и полагать, что ваша жизнь — ничто, коль скоро деньги для вас — всё. Я решил следовать логике и, поскольку власть принадлежит мне, скоро вы увидите, чего эта логика будет вам стоить». Вот с этого все и начинается. От этой замечательной фразы я и отталкиваюсь. Эта фраза – его выбор. И никто не нашел в себе мужества возражать ему. Никто! Как знать, возможно, судьба Калигулы сложилась бы иначе, окажись в самом начале его пути человек, способный побороть страх. Но нет! И Калигула будет следовать своей чудовищной логике до конца, даже осознав, что пошел не той дорогой, что она никуда не ведет. До конца! Заранее зная, откуда придет смерть.
- Олег, как ты работаешь над ролью? Или с самого начала все выстраивает режиссер?
- Валерий Белякович выстраивает весь каркас, всю структуру спектакля, но зачастую не выстраивает внутренние переходы роли, доверяя это актерам. Он уже очень хорошо знает нас, может дать намеки, манки. Актер начинает думать, а почему так он попросил. И когда вдруг находишь, понимаешь: ах вот же ведь почему! Эта зацепочка дает тебе шаг к следующей, и следующей. Так постепенно выстраивается вся конструкция. И это замечательный процесс. Хотя, если ты вываливаешься из режиссерской канвы, он может тебя приструнить, направить обратно. И тогда ищи в другой стороне, не туда ты пошел. Но так редко бывает.
- Существует мнение, что в наше непростое время зритель думать-страдать не хочет и выбирает зрелище, шоу, развлечение. Тебе не кажется, что драматический театр умирает?
- Нет, мне так не кажется. Тогда бы люди не ходили в драматические театры. В нашем театре, например, каждый день аншлаг! То, что многие любят мюзиклы, шоу - пожалуйста! А драматический театр – это другое. Я обожаю, когда зритель после «Калигулы», например, уходит задумчивый. Театр и существует для того, чтобы хоть как-то «загрузить» человека, заинтересовать, растеребить, расцарапать внутри. Никогда зрелищность, яркость не заменят человеческой души.
- Как думаешь, почему кино и телевидение игнорируют многих талантливых драматических актеров?
- Могу только про себя сказать. Про свою ситуацию. Почему меня так редко снимают в кино? Как посмотрят на мое расписание в театре, так им сразу такой артист и не нужен. Отсутствие времени – самая большая проблема. А впрочем… На самом деле, опытные и умные режиссеры, особенно старой закалки, понимают, что, несмотря на сложности со временем, надо брать практикующего актера (как они это называют), который работает в театре. Вот как раз на днях, во время съемок фильма Марины Мигуновой мы общались и с режиссером по актерам, и со вторым режиссером на эту тему. Они тоже считают, что театральный актер, практикующий - гораздо интереснее, сильнее, глубже.
- Ты недавно в новом фильме снялся? Можно подробнее о нем?
- Двухсерийный фильм Марины Мигуновой «Прощайте, доктор Фрейд». Такая замороченная предновогодняя история, поэтому премьерный показ намечен на конец этого года. Не знаю, что в финале получится, но сценарий был очень интересный. Мне понравилось.
- И кого ты играешь в этом фильме?
- Как всегда, свинью, гадину и сволочь. Управляющий делами фирмы, вечно строящий козни, скрывающий налоги и пытающийся выгодно жениться на дочери владельца фирмы. Но в финале зло в его лице будет наказано. Новый Год, ура!
- Как тебе эта роль досталась?
- Странно. Не было ни проб, ничего. Был только разговор с режиссером, после чего мне сообщили, что я утвержден на роль. Хотя продюсер мне уже после утверждения сказал: «Знаете, все-таки маловато подлости у Вас в глазах». Ах, говорю, маловато… Ну ладно… По окончании съемок продюсер был очень доволен.
- А подлости как удалось добавить?
- Она ж у меня в крови! (со смехом). Шучу! Подлость, она ведь, как и все наши внутренние качества – и положительные, и отрицательные - не в глазах, не во взгляде, не в словах даже. Она – в поступках. И в мыслях. Ангельское лицо - еще не гарантия ангельского характера. И наоборот, под внешностью страхолюдины может скрываться кристально чистый человек.
- Ты философ по жизни?
- Познай себя - познаешь мир! Эта мудрость была известна задолго до наших времен. Оценивать поступки других, по меньшей мере, глупо. Поэтому познай тот мир, тот макрокосмос, который внутри тебя. Хотя, конечно, максимализм еще сидит во мне, иногда из него трудно выбраться. Но в любой ситуации я стараюсь анализировать: почему со мной именно так поступили, а не иначе. Может что-то во мне самом не так? А переделывать другого человека – дело неблагодарное, так можно только врагов нажить.
- На сцене ты всегда выкладываешься по полной программе, буквально выплескиваешь всего себя без остатка. В твоей игре столько огня, какой-то удивительной солнечной энергии, что кажется, усталость тебе незнакома…
- Устаю, конечно, сильно (с улыбкой). Но если спектакль удался, то даже усталость после него какая-то благостная, не такая, как после разгрузки вагона угля, к примеру. Не хочется даже от нее избавляться, хочется побыть в ней какое-то время. Это как наркотик. Театр - мой наркотик, без него уже невозможно представить себя, без этих стрессов, без этого адреналина.
- Нештатные ситуации на сцене случались?
- А как же! Ну вот, к примеру, шел спектакль «Страсти по Мольеру», где я играл Клеанта. На мне был такой мудреный костюм из очень тяжелой гобеленовой ткани, брюки на каркасе. И вот в первой же сцене застежка на моих тяжеленных штанах лопается (расту не вверх, а вширь!) и… они стремительно падают на пол…смех в зале, всем весело. Ничего, я их поднял, еще обыграл эту смешную ситуацию, комично зажал рукой на поясе. Так две сцены и отыграл, придерживая брюки одной рукой.
- Мурашки по спине никогда не бегали перед выходом на сцену?
- До сих пор бегают. До сих пор руки трясутся перед выходом на сцену. Это не страх сцены, это своеобразная степень сосредоточенности. Все внутри вибрирует, но как только делаешь первый шаг на сцену, окунаешься в эту атмосферу – всё! Ты начинаешь жить по каким-то другим законам.
- Как ты попал в Театр на Юго-Западе?
- Я снимался в фильме «Сафари №6» вместе с Виктором Авиловым. У него там главная роль была, я – в эпизодах. Общались в процессе съемок, говорили о работе, о театре. И мне показалось, что этот театр – именно то, что я хочу. В 1992 году я приехал сюда, пришел показываться Валерию Беляковичу, и… меня взяли.
- У вашего театра свой постоянный зритель. Люди, открыв для себя Театр на Юго-Западе, снова и снова приходят туда, по несколько раз на одни и те же спектакли. Как думаешь, что их притягивает?
- Могу сказать, что меня притягивает. У нас не бывает скучно. Валерий Белякович очень динамичный режиссер. Чуть внимание зрительское ослабляется – рраз! – неожиданный режиссерский ход. И еще… у нас очень открытый и честный театр. Мой педагог институтский приезжала сюда, смотрела какой-то спектакль, а после говорит мне: «Господи, у вас в театре у актеров горят глаза. У всех. Такое редко встретишь!» Неважно, в главной роли ты или в массовке бегаешь, но у всех горят глаза. А это очень подкупает, когда с тобой честно разговаривают. Наверное, эта честность актерская, открытость и нравится зрителям. Тем более, они вот, рядом все, как на ладони, и мы перед ними, и они перед нами.
- А какие свои качества ты хотел бы сохранить до последнего вздоха?
- Вот эту энергетику, эту взрывную волну, этот огонь – чтобы он всегда горел и двигал меня вперед, двигал, двигал. Чтобы не превратиться в эдакого «народного артиста», сытого-довольного, с брюшком, который ходит по сцене, разговаривает текст. Хочу оставаться рабочей лошадкой.