«Театральный роман» Булгакова остался неоконченным, тем не менее мы знаем, что его героя ждал трагический конец – он бросился вниз головой с Цепного моста. Не все романы кончаются счастливо. Однако и летя вниз головой в Москва-реку, бедный Максудов наверняка не осуждал доведший его до этого Независимый театр. Потому что были в его, полном драматизма и юмора, романе с Театром и минуты счастья. Минуты, стоившие всей трудной и одинокой жизни несчастного драматурга. Ведь только здесь, в театре, он обрел свой дом.
«Счастье – это когда тебя понимают». Какое же это, наверное, счастье, когда тебя понимает сразу тысяча человек. Или сто двадцать, как в зале на проспекте Вернадского. Или семьсот, как в зале волгоградского театра юного зрителя.
И это может быть только в театре. Сотни людей в зале и десять на сцене дышат в одно дыхание, исповедуются друг другу в том, чего и близкому человеку порой не скажешь. А здесь это не только можно – необходимо. Говорят не одни актеры. Мы, зрители, тоже ведем с ними непрерывный внутренний диалог: соглашаемся, спорим, удивляемся. И благодарим – за то, что нас поняли.
Посмотрите на лица зрителей, освещенные светом сцены, - они прекрасны, как у детей. Все мы становимся детьми на два часа, пока идет спектакль. Сколько в нас, оказывается, веры! Как мы добры и умны – на эти два часа…
Такое может быть только в живом театре. Кризис, кризис театра – тема публикаций в специальных и неспециальных журналах и газетах, тема собраний и съездов театральных деятелей. Но театр никогда не умирал. Когда в конце проторенной дороги официально признанного искусства маячит тупик, всегда оказывается, что где-то на обочине уже живет, уже родился тот театральный организм, который вдруг громко заявляет о себе: «я новый, я пришел!»
Как рождаются театры? Только не так, как это делалось до сих пор: строилось здание, потом приглашался главный режиссер, потом группа. (Так случилось с волгоградскими театрами. Здания есть, а театров нет). Не самом деле все происходит наоборот. У выпускника филологического (а затем режиссерского) факультета москвича Валерия Беляковича не было ничего. Просто ничего. Кроме любви к театру, которая его «томила, мучила и жгла». И заставляла действовать. Видимо, любовь действительно могучее чувство, потому что сегодня у Беляковича есть все – помещение, актеры, осветители, монтировщики декораций. Любовь к делу, любовь – деятельность выделяет огромную энергию, которой просто не могут не заразиться окружающие. Так заразился, зайдя однажды в библиотеку, где парни и девушки разыгрывали под руководством Беляковича какие-то непонятные этюды, Виктор Авилов. И еще не осознав, что с ним происходит, начал исподволь менять свою, уже определившуюся, жизнь. Шутка сказать – менять жизнь! А в театре сегодня около тридцати человек, совершивших этот крутой, всегда непростой поворот. Для этого нужны бесстрашие и вера. Но главное – нужны люди, которые тебя понимают. Единомышленники. Критики пытаются определить, в чем феномен этого театра. «Зерно» часто искали в том, что ребята – не профессионалы. Будто бы поэтому у них все так очаровательно получается. Гастроли студии убедили волгоградцев в том, что театр на Юго-Западе – коллектив в своем ядре высокопрофессиональный. Стоит вспомнить авилова-Броньку Пупкова из рассказа Шукшина «Миль пардон, мадам!», Вячеслава Гришечкина – Бургомистра из «Дракона» Шварца или Алексея Ванина – Владимира Николаевича из шукшинского рассказа «Вянет, пропадает…» (Казалось бы. Любшин играл! А их можно поставить рядом, этих двух Владимиров Николаевичей, они совершенно разные, но оба – шукшинские). Стоит вспомнить блестящую режиссуру Беляковича, сгущающуюся действие, доводящую его до концентрата такой силы, что освобождение этой энергии в спектакле невольно сравниваешь с освобождением энергии атома.
Так в чем же феномен этого профессионального театра? В особой эстетике? В режиссерском почерке художественного лидера? Конечно, я в этом. Но когда-нибудь это перестанет быть феноменом. А нам с вами повезло. Мы застали их в тот момент, когда они переживают пик студийности. Радость обретения своего дома. Счастье единомыслия. Они не просто театр – они театральная семья.
Жаль, что в спектакле по рассказам Шукшина не был сыгран рассказ «Верую!». Представляю, как Сергей Белякович (а странного попа, верящего не в бога, а в жизнь играл бы, конечно, он) восклицал бы это: «Верую!»
Они верят в себя и верят друг другу. Это очень много. И еще у них есть любовь к театру – любовь разделенная. Очень хочется, чтобы их театральный роман был счастливым. И, по возможности, не имел конца.