Уромова Лариса Владимировна

Информация:

Текст печатается с сайта ЛЕГЕНДА О ЮГО-ЗАПАДЕ, сохранившего записи старого форума Театра на Юго-Западе (2001-2005)
Pendragon написано 02-02-2002 02:59/ Татьяна Виноградова

Лариса Уромова. Лара, как ее называли в театре. Яркая, очень яркая актриса. Окончила МАРХИ, как и Ирина Бочоришвили. В театр они пришли практически одновременно. Но до чего же разные индивидуальности!

Во всех ролях, которые сыграла Лариса, а были среди них и серьезные, и комические, присутствовало нечто царственное. Нечто даже, не побоюсь сказать, античное (ей бы сыграть Медею!..), нечто полновесное во всех смыслах этого слова. Высокого роста, с пышной, но не тучной фигурой, Уромова иногда казалась даже чуть «великоватой» для юго-западной сцены. Роскошные длинные волосы (темная шатенка), выразительные карие глаза (взгляд мог быть бархатным, обволакивающим, но мог и сверкать, метать молнии), крупные правильные черты лица... Некоторая монументальность, статуарность присутствовала в ее облике, но не мешала ни мимике, ни пластике.

Уромова была великолепной Гертрудой, подстать Клавдию. За такую королеву, воистину, «наследницу военных рубежей», стоило сражаться и стоило убивать. В «Гамлете» Лариса была величественна, но отнюдь не «ходульна». Она не рвала страсти в клочья и не пыталась «переиродить Ирода». Знаменитая сцена объяснения с Гамлетом — Авиловым была сделана удивительно тонко, психологично. Актриса показывала постепенный переход от спокойствия и осознания собственной правоты к неуверенности и сомнению, к чувству вины и раскаянию. «Ты повернул глаза зрачками в душу, а там повсюду пятна черноты — и нечем смыть!..» — эта реплика произносилась с таким подлинным душевным надрывом, с таким вдруг обрушившимся на душу этой женщины страданием, что становилось страшно за обоих — и за принца, и за его мать. Когда Гертруда в ужасе рассказывала про гибель Офелии, зритель как бы воочию видел все, настолько пластичен был этот рассказ. Странным образом, в этой сцене Гертруда — Уромова становилась неуловимо похожа на Офелию — Бадакову (хотя трудно найти два более несхожих типа — и по внешности, и по актерскому темпераменту). В лице королевы изображался ужас, некий намек на безумие проступал в искаженных чертах. «А сук и подломись!» — восклицала она и действительно виделся этот сук, эта раскидистая старая ива, набухшее от воды, отяжелевшее платье Офелии, рассыпавшиеся цветочные гирлянды, уносимые потоком... Все это словно отражалось в сверкающих глазах Гертруды, и в этом была истинная магия театра.

Совсем другой Лариса представала в гоголевской «Женитьбе». Эта Агафья Тихоновна была не просто кустодиевской купчихой, хотя о ней и хотелось воскликнуть: «Какое тело!» Эта невеста была одновременно и властной, капризной даже, и трогательно-наивной; была женщиной в расцвете красоты, страстно жаждущей любви, причем не только романтической, но и вполне конкретной, земной («И двадцати семи лет в девках не провела!..»), но, в то же время, стеснительный, закомплексованный подросток нет-нет да и проглядывал сквозь всю эту видимую телесную роскошь. Думается, именно такую Агафью Тихоновну — смешную, нелепую, но прекрасную и притягательную для всех без исключения лиц мужескаго полу — и написал Гоголь. Пронзителен был диалог Подколесина — Мамонтова с Агафьей Тихоновной — Уромовой. «Су... сударыня... Вы... любите?..» — мялся и маялся у левой колонны Подколесин. Агафья Тихоновна, устремившись к нему, полыхнув огненными щеками, колыхнув белоснежными рюшами, вдруг столбенела, делала абсолютно пустое (чтобы не сказать — идиотическое) лицо, глаза стекленели, красиво изогнутые губы приоткрывались в испуге. И зрителю становилось ясно: да, любит, да, именно его, вот такого незаметного, нелепого, единственного... Любит, и страшно боится, что — угадают, поймут: она — его — любит. И вот — он — УГАДАЛ!!! Столбняк, ступор. И когда Подколесин, заикаясь и торопясь, выдавал продолжение фразы: «...К-к-кататься?..» — она с огромным облегчением, еще не веря своему счастью («Пронесло, слава Богу»), еще в полном отупении, так же, как и он, заикаясь, спрашивала: «Как... к-кататься?» — «На даче. В праздник. На лодке...» После этого Агафья Тихоновна вздыхала с облегчением, а вместе с нею вздыхали и зрители. И спектакль продолжался. Но самой щемящей сценой было ее обращение к залу в финале. Здесь была уже не комедия, пусть и лирическая, а высокая трагедия. Реплика Свахи была передана режиссером самой обманутой невесте. И когда Уромова, стоя одна в луче света (а за нею, как мелкие бесы, роились тени ненужных, нелюбимых, не тех людей) произносила с искренней болью: «Что ж это вы, сударь? Посмеяться разве над нами задумали? На позор разве достались мы вам?» — произносила своим глубоким, теплым контральто с такой силой и с такой обреченностью, — сердце начинало ныть и становилось очень жалко всех — и Агафью, и Подколесина, и себя, и весь этот нелепо устроенный мир, где люди, предназначенные друг другу, друг друга при встрече не узнают. И весь спектакль начинал прочитываться по-новому, как повествование о той самой ахматовской «невстрече», которая подчас страшнее самой смерти. Такова была Агафья Тихоновна в исполнении Лары Уромовой.

Но, быть может, одной из самых «звездных» и бенефисных ролей Ларисы была Бородатая Женщина Мадам Ольга в «Трех цилиндрах». Конечно, прежде всего, эта пьеса была своего рода «бенефисом на троих» — Надежды Бадаковой (Паула), Алексея Ванина (Дионисио) и Сергея Беляковича (Буби Бартон). Но Уромова в этом спектакле была такова, что кроме слова «outstanding» никакие другие эпитеты не приходят на ум, дабы охарактеризовать ее игру. В этом цирковом уроде (женщина с черной окладистой бородой) было столько гротескного юмора и непритворной грусти, столько подлинного интеллектуального блеска и настоящего французского шика (особенно, когда она звучно цитировала к месту и не к месту французских символистов). Как в раме, стоя в «окне» слева от сцены, царственно откинув бородатую голову, увенчанную золотым шлемом-тиарой, Мадам Ольга вещала историю жизни и смерти своего мужа («Мой муж, мсье Дюран, любил красоток с черной бородой...»), а потом, когда зрители уже сгибались пополам от хохота, возвышенно читала очередной декадентский вирш и снисходительно бросала для непросвещенной черни: «Верлэн!» «Красотка! Андалузка! Цыганка!..» — восклицала Мадам Ольга, делая себе умопомрачительный промоушн в глазах обитателей скромного приморского городка. В этой роли счастливо сошлись комедийные и романтические грани таланта Уромовой. В «Цилиндрах» она была королевой шутов, величественной и смешной одновременно.

Конечно, «когда бы время я имел, я столько бы сказал...», конечно, «за кадром» остались роли Ларисы Уромовой в «Старом доме» (властная Таисия Петровна), в «Ревизоре» (внушительная Анна Андреевна) и во «Встрече с песней» (неподражаемая развесистая цыганка Лариса Деметр), и, разумеется, в спектакле «Король умирает» (величественная Королева Маргарита). Невозможно сказать обо всем. Можно только помнить... И жалеть, что Лара Уромова больше не играет в Театре на Юго-Западе.