"Авторский" Театр на Юго-Западе (где все спектакли поставлены одной рукой Валерия Беляковича) породил новый авторский жанр "Моно-2", "Моно-3", этот жанр стал уже местной традицией Юго-Запада и самым востребованным публикой спектаклем, попасть на который потруднее, чем на "Мастер и Маргариту" или "Дракулу". Вероятно, в жизни любого художника наступает момент, когда тянет "осмыслить и погрузиться, вспомнить и пережить". У каждого этот момент - свой. Но всякий раз возникает хрестоматийный жанр всех времен и народов под названием "сам о себе". И в этом смысле Валерий Белякович не открыл ничего нового. Новаторство же заключено в том, что монологическое интимное высказывание стало у него публичной сценической мемуаристикой.
Закоренелые фанаты Театра на Юго-Западе (других же здесь не бывает), зрители всего Юга Москвы, с 70-х годов воспитывавшиеся и росшие на спектаклях Беляковича, встречают своего кумира рукоплесканиями и криками. Их яростная любовь и единое дыхание, слившееся с дыханием сцены, стали неотъемлемой частью этого театра. Белякович выходит в своем фирменном "домашнем " стиле - джинсах, майке и бейсболке. Стиль "для своих", провоцирующий и утоляющий столь понятную зрительскую жажду приблизиться к своему кумиру, рассмотреть вблизи. Именно для того он и выходит на сцену. Представая сейчас совсем другим, нежели в своих ролях, которые он здесь играет, включая самого Воланда. Столь знакомое в спектаклях лицо с острой линией носа, неистовым ртом и резким смеющимся взглядом теперь являет собой домашнюю трогательность и открытость. "Я - такой же, как вы. Из того же города, из той же страны, из тех же многоэтажек". Каждый раз в "Моно" возникают разные сюжеты собственной жизни - октябрятско-пионерское детство, первые обиды, армейская юность, истории о матери и отце и прежнем Вострякове, где проходило детство. Все это не просто хаотичные воспоминания, а заранее написанная проза, которая теперь прочитывается перед нами. "Я пишу так, "как бывает в жизни", не стараясь специально облагораживать текст. Пишу много, считая, что давно имею на это право. Ведь я достаточно общался и с драматургией, и с литературой, да и по первому образованию я филолог, а жизнь - она подбрасывает такие сюжеты, в том числе из разряда собственных... В общем, прозы моей набирается уже на несколько сборников. Мой стиль - суровый востряковский "пэтэушный" реализм - поскольку и жизнь наша была и остается весьма суровой. Где необходимо - и некастрированная народная речь на месте, без нее куда же? Один из первых моих рассказов возник после того, как на пляже в Майами у меня стащили сумку. И сразу же я стал вспоминать те вещи, которые в ней остались - японские часы, кошелек, шорты, что-то еще, и где и как все это приобреталось, и какие события стояли за всеми этими вещами... У меня неожиданно возникло целое противостояние двух миров - России и Америки - и из всего этого получился целый сюжет".
Его истории переходят на сцене одна в другую, включая недавние актуальные события экстравертной и неутомимой жизни этого человека - и из историй этих о нем можно узнать массу интересного. "Вот только что вернулся из Нижнего Новгорода, где за две недели поставил "Ревизора". (Кстати, в Нижнем он фигура известная, как, впрочем, и во многих других городах и странах).
От "Ревизора" разговор, конечно же, плотно переходит к сцене, в данном случае - к воспоминаниям о своих учителях и своем студенчестве в ГИТИСе. И тут зрительный зал, наращивая багаж знаний о худруке Юго-Запада, с изумлением узнает, что Белякович, оказывается, долго не отваживался поступать на актерский, в то время, как его друзья по Театру Юных Москвичей уже учились в ГИТИСе, а когда мать чуть ли не силком привела его на экзамены - то стушевался и не поступил. (Он - не поступил!..) Заодно многое узнаем и о нынешних знаменитостях, составлявших близкое окружение его юности - Наталье Гундаревой, Ольге Науменко, Сергее Никоненко (игравших вместе с ним во Дворце Пионеров на Ленинских Горах).
О своем учителе Борисе Ивановиче Равенских рассказывает бесконечно и с особым куражом, переживая от воспоминаний о нем нескрываемый восторг. Он нашел в нем истинного учителя-отца. "Равенских - ученик Мейерхольда. Значит я - внук Мейерхольда". Заодно и мы узнаем о легендарном режиссере Малого театра то, чего не прочесть ни к каких книгах.
И вдруг, словно освобождая нас от усиленного внимания к собственной персоне, читает рассказ Чехова "Московский Гамлет"; читает совсем не по-чеховски, а как-то сугубо по-своему, с фирменной яростной желчью.
Тема "мой театр" в его устах бесконечна. Его театр являет собой хрестоматийный пример "театра-семьи", в который вложена жизнь. И все семейные пары складывались именно тут, в пределах родной труппы, и дети рождались и приходили сюда же. Одних Беляковичей сейчас на сцене трое - сам Валерий, его брат Сергей и сын Сергея Михаил. Из остальных же отпрысков и родственников труппы можно составить целое генеалогическое древо. И каждый гвоздь в родном театре забит собственными руками. "Эти кресла, на которых вы, зрители, сейчас сидите, во время ремонта я сваривал лично сам".
О своих актерах худрук повествует не монологами, а поэмами. О том, как когда-то Алексей Ванин встретил юную Тамару Кудряшову. "Кто это?" - спросил он у Беляковича. - "Твоя жена", - ответил тот. Так и вышло. Ирине Сушиной посвящена целая симфония с воспоминаниями о юности прекрасной и собственным исследованием влияния имени на судьбу человека. Александра Наумова же он упоминает бесконечно и по любым поводам.
Находится место и тайнам собственной режиссерской методологии: "значение жеста" и "энергетических точек сцены" в Театре на Юго-Западе.
А рядом - полный зал влюбленных зрительских глаз, и еще ушей, жадно ловящих каждое смачное, приперченное юмором слово. Валерий Белякович - личность несомненно харизматичная, с мощной энергетикой и магией. Трудно, попав в электрическое поле его авантюрных эскапад, не поддаться их воздействию. Его натиск, его кураж, его желчь и адреналин действуют гипнотически, а все оттенки ненормативной лексики, без которых невозможен никакой его рассказ, выражают страстно пульсирующий темперамент. Вот он, с нами, на расстоянии вытянутой руки - совсем такой же, как мы. Наш. И если это моноспектакль - то блистательный пример абсолютно эксклюзивного жанра, скопировать который вряд ли возможно.