Известный режиссер Валерий Белякович на днях вернулся из Японии, где поставил ни много ни мало – «Гамлета», и вдруг… Вот всегда так говорят: в России все решается с человеком, когда он уходит в отпуск или уезжает в длительную командировку.
Во время отсутствия художественного руководителя Театра имени Станиславского, контракт с которым заканчивается 12 июля, московский комитет по культуре объявил конкурс на эту должность и предложил ряду режиссеров представить свою концепцию развития этого коллектива. Даже в самые жесткие времена тоталитаризма подобного обращения с видными деятелями театра себе не позволяли, а теперь при видимой демократии можно. Театральная общественность молчит, пытаясь удержаться на своих островках свободы, но и это ненадолго, поскольку взятый курс на коммерциализацию театра сметет все художественные критерии, а вместе с ними и заветы общедоступного художественного театра, разработанные Немировичем-Данченко и Станиславским. И вот вам, пожалуйста, очередная «хохма» – в юбилей Константина Сергеевича Станиславского – театр его имени подвергается непредвиденному наскоку – похожему на торги, где «продается» место худрука, назначенного на этот пост всего два года назад. Наша беседа проходила в кабинете народного артиста России Валерия Беляковича, где висят его костюмы, в которых он играет, на столах лежит реквизит. Но особого уюта здесь не ощущается, может, потому, что художники, входящие в него, ощущают себя временщиками по воле чиновников от культуры.
– Валерий, если вы не против, начнем с оптимистической ноты. Что вы поставили в Японии и когда?
– Началось все с «Ромео и Джульетты». Там был наш Ромео и японская Джульетта, и в результате возникал такой зримый конфликт двух национальностей, двух разноязычных кланов. Этот спектакль имел славную историю проката и в течение ряда лет его показывали в разных областях. В Японии есть такая особая система любителей театра, которые заказывают спектакль, и уж тут, будьте уверены, ни одно место пустовать не будет. Все эти общества между собой связаны. Так, на острове Кюсю есть император театральный, и если спектакль где-то прошел хорошо, то все его хотят видеть.
– В Японии есть государственный театр?
– В Японии – национальные театры, которые государство поддерживает. Это «Но», «Кабуки», Театр кукол и два муниципальных театра – Тадаши Судзуки и театр Пикколо в городе Амагасаки. А вот театр «Тоуэн», в котором я сейчас ставил и где когда-то Анатолий Эфрос работал над «Месяцем в деревне», там даже остались артисты, которые хорошо его помнят, творческий процесс очень простой: артисты с режиссером собираются, делают спектакль, потом приезжают купцы из театральных обществ и либо покупают его, либо нет. Более 20 лет я выезжаю на постановки в Японию. После «Ромео» был «Мольер» Булгакова, далее – «Трехгрошовая опера» Брехта, очень удачно сложился спектакль «На дне» Горького, и сейчас «Гамлет», который все города купили.
– Трудно было работать с переводчиком?
– Я уже привык. В первой постановке «Гамлета» в 2011 году я даже играл Клавдия, и в день премьеры произошло самое страшное землетрясение. 11 марта в 14 час. 40 минут – это я на всю жизнь запомнил. Актеры во время отъезда Гамлета должны были раскачивать фонари, и вдруг я смотрю, как все пошло ходуном. А когда мы вышли в фойе, то увидели качающиеся небоскребы, и поезд с вагонами превратился в гармошку. Тогда я подумал: наступил конец света, и актриса, играющая Офелию, – Люба Ярлыкова вцепилась мне в руку и стала молиться. А в голове была одна короткая мысль: «Вот и все!»
– Ну а когда все прошло – какое было ощущение?
– Будто тебя очень долго качало на корабле, но что самое главное – после этого ужаса японцы бросились все убирать и потребовали репетицию. И, представьте, в 19 часов спектакль состоялся. Но на нем было только два зрителя: театральный император с острова Кюсю и популярная актриса Камаки Курихара. А зрители не смогли приехать на спектакль, потому что остановилось метро, транспорт не ходил. Три дня вся страна стояла, и мы мешком шли через все Токио к своей гостинице. Сейчас тоже продолжает трясти, но тихонечко. Цирк наш сразу уехал, оставив всех своих зверей, а мы играли, стулья крутились, наклонялись, но зрители продолжали смотреть. Я уже как японец перестал бояться землетрясений.
– Валерий, скажите, а ментальность у них совершенно другая, чем у нас?
– Конечно, другая, но актеры во всем мире одинаковые. Потом я научился у них кланяться и здесь этими поклонами вызываю большое удивление. Японцы продолжают сохранять свою самобытность, религию – сентаизм. При таком бешенном количестве народа, потому что если все острова соединить вместе, то получится территория Московской области, там живет 140 миллионов, умудряясь не мешать друг другу.
– Вы туда едете с большой охотой?
– Я привык ездить в Японию работать. Здесь иногда так надоедает, что хочется получить глоток отдохновения от этой жизни, поскольку там во всем чувствуется порядок. И от этого становится легче.
– Недавно я смотрела по ТВ «Линию жизни», посвященную вашему творчеству, и не могла оторваться, хотя, казалось бы, все знаю. И сделала для себя такой вывод: жизнь постоянно вас испытывает, поэтому приходится бороться с обстоятельствами, людьми, с самим собой. Я не ошибаюсь?
– Абсолютно правильно. Когда я пришел в этот театр, то хотел объединить свой прежний коллектив на Юго-Западе и станиславцев. Но не получилось, здесь была некая стена неприятия моих артистов, что насильно их соединять не было никакого смысла. Они ведь тоже свой талант не на помойке нашли. Ну ладно, решил я: в конце концов ведь не все получается, как запланируешь, и засучив рукава начал работать, поставив за первый сезон 7 спектаклей. В результате у меня открылась пневмония, и я месяц был в коме. Но Господь вернул меня к жизни, видно, остались какие-то дела, которые я должен был закончить. Такие страшные моменты у меня бывали и раньше. Первый – после смерти Вавилова, второй – после ухода из жизни моего брата. Психологические потрясения были такими сильными, что депрессия накрывала меня с головой.
– Ну и что же будет дальше после объявленного конкурса, когда комитет по культуре даже не посчитал нужным поставить вас в известность?
– Вообще-то я романтик и всегда считал, что можно построить театр-дом. И такой коллектив у меня был, где мы столько свадеб переиграли, включая мою, столько детей народили, что и не перечесть, и всеми двигала любовь. А когда пришел сюда – атмосфера была совершенно другая. Но я был спокоен, поскольку за свою жизнь поставил 180 спектаклей, и вдруг меня начинают обвинять в том, что выпускаю те спектакли, которые когда-то уже ставил, не понимая одной простой вещи – новые исполнители создают совершенно другой контекст представления, а новое пространство – диктует другую конфигурацию мизансцен. Ведь почему-то Лорда Вебера не обвиняют в том, что он всюду ставит мюзикл «Кошки»?!
Я тратился здесь так, как-будто в начале своей жизни. И вдруг узнаю, что место худрука театра выдвигают на конкурс. При этом никого не интересуют ни мои заслуги, ни мои ордена, ни то, что я получил Государственную премию РФ за серию шекспировских спектаклей. Контракт у меня заканчивается 12 июля, и я вчера на профсоюзном собрании сказал, что подаю заявление об уходе, ибо не хочу дожидаться, когда меня погонят. При этом как профессор ГИТИСа я набираю актерский курс, и если найдут другого худрука, то постараюсь осуществить свои наполеоновские планы и выстроить новую большую сцену на базе Театра на Юго-Западе. Свое заявление в комитет по культуре я передал через директора и не собираюсь туда ехать и что-то выяснять, если они не считают нужным ставить меня в известность о своем решении. Вообще-то выдвигают на конкурс бедствующих банкротов, а не успешных предпринимателей. Я никого не вытеснял, Галибина не подсиживал, актеры против меня писем не писали, поэтому никакой логики в действиях комитета по культуре не вижу.
– Вам не кажется, что в отношении театров сейчас появилась новая политика: сделать из них клубы по интересам, как это произошло с Театром имени Гоголя, где показывают фильмы, устраивают концерты, с Театром имени Ермоловой, и теперь добрались до Театра имени Станиславского...
– Я чувствую, что на театры оказывается давление, и коммерциализация идет полным ходом. Когда я работал на Юго-Западе, то мои творческие планы никого не интересовали, пусть себе копается на окраине, думали они, а тут центр, много претендентов на это место. Надо понимать, что за год ничего кардинально нового сделать нельзя, можно только подлатать дыры. И договор с худруком надо заключать минимум на три года.
– Выходит, личность режиссера при данной ситуации ничего не значит?
– Мои заслуги, ордена – все пускается под нож, ведь даже с чиновником ведут себя по-другому… Все делается так, будто меня нет, но я знаю себе цену. Недаром коллектив в мою защиту написал письмо в комитет по культуре, потому что они видели, как я пашу.
– А Союз театральных деятелей России как-то должен в этом участвовать?
– А зачем тогда нужен этот Союз, если он в этом не участвует?.. Чтобы продавать путевки в санаторий «Актер»?.. Я бы не хотел слыть таким злостным очернителем, но когда пришел в этот театр, то труппа была немыслимо раздута, поэтому пришлось тринадцати артистам закрыть годовой контракт. До сих пор непонятно, на чем «сидят» актеры, то ли на контракте, то ли на ставке, вот что надо в первую очередь решать Министерству культуры.
– И все-таки, что вы сейчас собираетесь делать?
– Буду ждать результатов конкурса, объявленного комитетом по культуре «в темную». При этом наш ведущий артист Коренев говорит: «А судьи кто?!»
– Скажите, а глава комитета по культуре Капков бывал на ваших спектаклях?
– Ни он, ни его заместители ни разу не удосужились посетить мой спектакль. Правда, Черменева работала здесь когда-то помощником режиссера.
– Значит, бороться вы не намерены?
– Нет, не буду. Возьмите тех же актеров Театра имени Гоголя, они пытались бороться, и ничего у них не получилось, вся борьба ушла в песок. Где теперь бывший худрук Яшин, никто не знает, а ведь он 20 лет руководил театром и у него были хорошие спектакли. Просто он не умел себя пиарить, как некоторые. У него была великая школа Гончарова, и я потом учился у Андрея Александровича. Жизнь очень короткая, ударили под дых, и все. Что, на Винзаводе мало территории, чтобы организовать там новой Гоголь-центр? – Не думаю. Понимаете, я не судья, даже в этой ситуации не судья, и все меня любить не могут, даже Эфроса не любили, когда он пришел в Театр на Таганке и ему резали дубленку… Я помню эту трагедию, и мы не знаем, от чего его сердце разорвалось…
– Валера, а ведь, по сути, ничего не изменилось. Да, свобода выбора пьес пока сохраняется, но убрать из театра худрука по необъяснимым причинам могут в любой момент.
– Только не Сергея Женовача, который создал свой частный театр, и никто рыпнуться туда не может. Я думаю, это самый лучший вариант. Лично я могу поставить спектакль за 20 репетиций, и в Америке тоже выпускал очень сложные произведения «Ревизора», «Мастера и Маргариту» за 20 дней, только для этого нужно быть профессионалом, владеть актерским ремеслом и текст знать на следующий день.