Когда смотришь спектакли народного артиста России Валерия Беляковича, создавшего 38 лет назад легендарный театр "На Юго-Западе", больше всего поражает энергия, с которой они сделаны. Как будто смерч пролетает по нашим душам, вздыбливая все существо и вытаскивая из недр его самые сокровенные чувства и мысли, заставляя смеяться и плакать от обрушившейся на нас внезапной свободы. Что же это за удивительное явление такое - Валерий Белякович, открывший целую эпоху в отечественном театре, которая полна радости и страданий, мудрости и любви?!
- Валерий Романович, что вы думаете о Станиславском, столпе русского театра?
- Я с благоговением отношусь к этому рыцарю театра. Вся его жизнь - подвиг. Купец, посвятивший себя искусству, одним из первых сделавший революционные открытия в становлении русского театра, прославил тем самым наш театр на весь мир. Куда ни приезжаешь, везде о Станиславском говорят с придыханием. Все остальные у нас тоже гении - и Мейерхольд, и Таиров, и Вахтангов, и Михоэлс. Они разрабатывали свои темы, свои спектры в искусстве театра. Но Станиславский обнимал весь этот режиссерский цветоряд. Я всегда обращаюсь к нему реально, используя термины его системы: сверхзадача, темпоритм, потому что Станиславский - это наш багаж, наш опыт, наша ежедневная практика. Спектакль "На дне" мне важно было поставить именно на сцене МХАТа, где он идет уже более 10 лет. И я горжусь этим. Горжусь тем, что за этот же спектакль получил премию нижегородского правительства, того города, где Горький родился. Горжусь, что этот спектакль отмечен в Токио, где я его ставил.
- Вы когда-нибудь завидовали чьему-то успеху, красоте, здоровью, благосостоянию?
- Никогда. Я просто наслаждался, видя красоту. Думал: "Вот какая красивая! Или какой красивый! Но как ему тяжело жить с такой красотой. Ведь все хотят ею попользоваться". А я все сделал, что хотел. У меня такая насыщенная жизнь, что все обалдевают. Я 35 раз летал в Америку и столько же в Японию, ставил в этих двух краях, остальное - посередине. А таланту нельзя завидовать: он неповторим, им можно только восхищаться.
- А что вас больше всего увлекает в женской натуре - ум, красота, доброта?
- Не может быть красота отдельно от ума. Это какая-то несправедливость. В тех женщинах, которые когда-то меня ошарашивали, всегда было соединение мудрости, тепла и, конечно же, красоты. И нельзя сказать, что эта женщина красивая, а та нет. Все красивые, и у каждой есть своя красота. Как это у Чехова, мол, совсем дуру не ищи, у каждой дуры свой ум есть. Так и у каждой женщины есть своя красота. У нас есть Галя Галкина, вдова Виктора Авилова, так она для меня просто красавица. Я их всех в театре пестую, потому что лучше их никого нет. И, знаете, именно от них зависит покой в коллективе. Женщина выходит и облагораживает собой эту курящую свору мужиков.
- Обижались вы на кого-то и за что?
- Нет, я жалею артистов и сам себя всегда ощущаю артистом. Я не могу, не имею права на них обижаться, потому что я выше их по статусу. Мне нужно их понять и сказать: "Мы все сделаем, ты успокойся. Я тебя люблю". Мне кажется, эти слова врачуют.
- А что и кто в жизни вас может вывести из себя?
- Не вывести из себя, а опечалить меня может, например, тот, кто плюет на землю. Это все равно, что плевать на мать. А ведь земля - мать наша, разве не так?
- Скажите, есть что-то, что вы не прощаете и не простите никогда?
- Убийство трудно простить. Непонятно, как можно отнимать чужую жизнь, которая не тобой дана. Войну на Украине не могу простить. Ельцин наш даже ездил в Чечню. Говорят: "Зачем он разговаривал с бандитами?" А что делать?! Ну, отпусти ты их, отпусти, греха-то не будет! Ну, что тебе, Порошенко, эти две области? Вон Закарпатье, где я служил, тоже отделяться хочет. Галиция и Галиция.
- Кто вам ближе - умный человек, который может сказать неприятную вещь в глаза, или глупец, который говорит только комплименты?
- Я не хочу, чтобы мне говорили что-то в глаза: ни умный, ни дурак. Зачем они должны мне все это говорить? Мое самое близкое окружение - люди довольно простые. И у меня нет деления на умных и дураков. Для меня каждый человек - умный. Двое рабочих-узбеков мне делали ремонт, и они такие умные. Ум просвечивается через глаза. Для меня в жизни нет дураков.
- А в ком вы видите продолжение себя? В детях, в театре?
- Ни в ком. Это невозможно. Я студентам говорю: "Научить нельзя, можно только научиться. Я вас учить не собираюсь, и даже не знаю, как это делается. Хотя уже третий курс набрала".
- Валерий Романович, вы о чем-то сожалеете в жизни?
- Нет. Главное, что я проводил своих родителей. Как отец ждал меня из Японии, где я был на постановке. Я вернулся, пришел к нему, и он умер. Мамке я последние годы оплачивал медсестру, привозил еду, чему она всегда радовалась и плакала. А тут были репетиции в Театре Станиславского, и медсестра, когда маме стало плохо, увезла ее в 63-ю больницу. Я приехал поздно, в 12 ночи, там не пускают. Уговорил дежурного на проходной, зашел и вижу, мать умирает: взгляд уже невидящий. Я говорю: "Мам, это я!" Она: "Да, я вижу, что это ты". Пожала мне руку и через 5 минут умерла. У каждого с этим по-разному бывает: жизнь жестокая. У меня так получилось, и слава богу! А больше жалеть не о чем. Я горжусь всем, что налопатил. Вреда и зла никакого я не сотворил. Зато сделал двадцать заслуженных артистов.
- Скажите, что нужно для того, чтобы актер стал режиссером?
- Не знаю. Режиссеры рождаются по-разному. Как стихи, непонятно из какого сора. Я не хотел быть режиссером, шел в артисты. А потом вдруг меня как будто облучили.
- Есть ли такое препятствие в этих профессиях, как возраст?
- Раневской в конце жизни достаточно было выйти, и уже аплодисменты. Я эту сцену прощания с Пляттом смотрел, сидя на 13-м месте первого ряда, когда они уже оба были развалины. И когда они прощались: "Мне было приятно с вами познакомиться", это невозможно было смотреть без слез! Здесь возраст отступает. Только немощь (если ноги не смогут вынести на сцену) ее может убить, такую великую. Мы знаем, что Дорониной 80 лет, и она выходит и потрясает.
- Вы не так давно отметили свой юбилей. Он вас настиг внезапно или вы его планировали?
- Да какой в 65 лет юбилей? Просто я обозначил для себя новый старт. Подвел черту и жду, когда стрельнет пистолет, чтобы побежать свою последнюю длинную дистанцию.
Орининал статьи тут