Театр еще пуст, но ложи уже блещут. В это мало кто верил, но спустя два года после пожара для пензенского зрителя вновь распахнутся двери нового театра драмы. Событие, конечно, радостное, но и не без нотки грусти. Сидел в новом зрительном зале, прогуливался по фойе и постоянно ловил себя на мысли, что все это как-то чужое. А мой театр навсегда остался там, в той жизни, что была до рокового 2 января 2008 года. Новому же театру уже нужна другая публика. И другая там будет жизнь. Не хуже и не лучше, просто другая. Тем радостнее стало от известия, что открываться новый театр будет постановкой народного артиста России, главного режиссера Театра на Юго-Западе Валерия Беляковича, человека, который был неотъемлемой частью того театра. И вот спустя много лет он вернулся в Пензу, чтобы начать жизнь нового.
СМЕХ НА ГРАНИ ТРАГЕДИИ
- Валерий Романович, новый театр, открытие, публика, понятно, по большей части непростая - и вдруг на сцене театра появляется "Ревизор". Вам не видится это неким театральным хулиганством?
- "Ревизор" - это классика". А с другой стороны, это в любое время хулиганство, потому что там наше вечное. Чего уж?!
- Именно потому, что это наше вечное "Ревизор" в России, мне кажется, не комедия, как принято считать, а скорее уж трагедия.
- Он трагикомичен. Но на сцене все эти нюансы полностью проявятся где-то к двадцатому спектаклю. Пока все еще только на уровне интуиции.
- Над персонажами "Ревизора" у нас со школьной скамьи принято смеяться. А мне вот многих из них жалко. Несчастные ведь в сущности люди! Вам не кажется, что пожалеть иногда важнее, чем высмеять? Может, потому так и живем, что насмехаемся чаще, чем жалеем?
- Ну я не знаю... Смотря кого жалеть? Я сегодня вот из дома еле вышел. Потому что снег в городе никто не чистит. И такое отношение ко всему. Люди падают, ноги ломают. Мне просто это дико! Расчистили дорогу к Ленину и к трактиру, а там, где люди живут... до этого уже никому нет дела. Это просто фантастика какая-то! С утра до ночи машины гудят, потом выходит вся семья с лопатами наперевес, откапывают, толкают эти несчастные "Жигули". И это все вместо того, чтобы держать человека, который бы убирал снег. Честно говоря, я столько нечищенного снега нигде больше не видел!
- А мы это уже как данность воспринимаем, иногда даже весело. Сейчас вот несколько городов, включая Пензу, уже не первый год соревнуются, доказывая, какой из них послужил Салтыкову-Щедрину прототипом для его города Глупова. В Сердобске в прошлом году памятник Гоголю открыли, и опять доказываем, что действие "Ревизора" происходило именно там. На ваш взгляд, это явление провинциальное - выделиться любой ценой. Или же российский такой наш своеобразный мазохизм: а вот смотрите, какие мы все дурные!
- Это наше чисто русское. Ну, наверное, действительно приятно быть городом Глуповым! А памятник Гоголю - это хорошо. Все-таки 200 лет товарищу исполнилось. Я вот одной знакомой про тот же снег стал говорить, а она мне: "Нормально!" И стала рассказывать, как один раз вышла белье вешать, сама роста небольшого, залезла в этот сугроб, а выбраться не может. И ей это так смешно! Живем мы так. Словом, не гони волну - захлебнешься!
ТЕАТРУ НУЖНЫ МУЖИКИ
- Вы сказали про здание нового театра, что это "хороший классический театр, но современный театр, он все же другой!" Оценка, согласитесь, достаточно неоднозначная.
- Классический западный театр строится по принципу "все- сцене", а здесь, наоборот, все для зрительного зала. Садись и балдей! А потом открывается занавес и появляется сцена, то пространство, где должна происходить вымышленная жизнь. Но она на самом деле должна быть шире; наверху не люстра хрустальная, а приспособление, чтобы актер мог пролететь над залом. Там другие пропорции, другие взаимоотношения; подъем в зрительном зале выше, здесь я сижу и вижу голову того, кто передо мной, а в современном театре этого нет.
- То есть того пространства, той глубины, Космоса, в котором так нуждается Валерий Белякович, вы здесь не нашли?
- Почему? Нашел! И Космос есть, и глубина обалденная. Если бы еще порталы не в белый, а в черный цвет покрасить. Но если это для красоты, для того, чтобы проводить партийные мероприятия, тогда, конечно, пусть будут белыми. Хотя с точки зрения театра это и неправильно.
- Сегодня мы имеем не только новый театр, но и сильно изменившуюся, во многом незнакомую для вас труппу.
- А труппы пока и нет как таковой! Она развалилась. Все разбито, раздроблено. Нет уже того, что было лет 20 назад. Это можно понять: пожар, смена руководства. Это очень сложно. И к новой сцене надо еще привыкнуть. Мне даже Людмилу Алексеевну Лозицкую пришлось уговаривать, убеждать, что она должна выйти на эту сцену, осветить ее!
- Я смотрю вторую репетицию, и создается полное ощущение, что энергетика одного Валерия Беляковича "перекрывает" всех, кто находится на сцене.
- Так многие просто не могут ничего. Я не знаю, какое право имеют эти люди выходить на сцену. Сейчас необходимо начинать работу по подбору труппы. В такой зал актеры пойдут, а уж если дадут жилье - тем более! Нужна молодежь, и в первую очередь мужики. В большинстве пьес преобладают мужские персонажи. Закон театра: труппа - это на две трети мужики. А девочки должны сидеть в зале!
ЖИЗНЬ - ШТУКА ГЛУБОКАЯ!
- Мы говорим об изменениях в театре, но изменился и сам Валерий Белякович. Не столь резок, менее категоричен. Устали эпатировать?
- У меня никогда не было цели эпатировать! А сейчас тем более, все-таки я человек уже достаточно поработавший и поживший. Жизнь уже, как говорится, - за Сурой за речкой, солнышко садится! Много перенес операций, много смертей близких мне людей. Жизнь меня покорежила. Много работал. Много видел. Просто устал. Иногда, конечно, выскакиваю на сцену, иногда ору, иногда ругаюсь нехорошими словами. Потому что я поставлен в очень жесткие условия.
- А что все-таки заставляет превозмогать себя, продолжать ездить, что-то делать? Я полагаю, что Валерий Белякович вполне может позволить себе просто отдохнуть.
- Может, может! Мне ничего не надо на самом деле. Но вот иногда звонят, приглашают куда-то, и я не могу отказать. Хотя на это время приходится забрасывать свой театр, и там все сразу откатывается назад.
- От идеи создания своего нового театра вы отказались окончательно?
- Да. Нового здания нам уже никто никогда не построит. Театр останется там, где он есть. Когда сдохнет, тогда и сдохнет. Естественным, так сказать, путем.
- Звучит не слишком оптимистично.
- А что в этом плохого? Это жизнь! Хотелось бы нового театра, но его никогда не будет.
- Это не говорит о том, что отношение к театру, к культуре изменилось все же не в лучшую сторону?
- нет. Оно как было хреновое, так осталось. Просто кому-то больше везет, кто-то более пронырливый. Некоторые вон по два театра себе умудряются построить! Но для этого нужны большие связи. Мне уже надоело просить. Я жду, когда сами предложат и сами дадут.
- Ну это Воландовский постулат, а он, как известно, все же лукавый!
- Момент такой есть, но и просить тоже тяжело, даже если это Володя Гусинский, который был моим сокурсником.
- Поделитесь секретом вашего времени? Вы очень много работаете в театре, успеваете заниматься живописью, литературным творчеством...
- А ничего особенного я не успеваю. Живопись? 16 марта у меня будет выставка в Доме актера. Вот там и посмотрим, что скажут на этот счет. Литература - это мои личные рассказы, я считаю их дилетантством, баловством. Все это только элементы, сопутствующие профессии.
- Но время вы где-то на это находите?!
- А что, у меня времени нет? Есть оно! Ночью, например! Я успеваю даже с друзьями где-то посидеть, выпить.
- Один из ваших первых спектаклей начинался фразой: "Ну что, суки, спектакль пришли посмотреть? Счас мы вам покажем!" А недавно в одном толстом журнале прошел этакий заочный "круглый стол" по поводу ненормативной лексики, где вы доказывали, что это плохо.
- Я и актерам это говорю: когда человек начинает ругаться матом, он показывает свою слабость, это прорыв энергетики, это очень противно. Слабость - это моя слабость, и бороться я с ней не могу! Патовая ситуация. Я когда наругаюсь, да еще, не дай Бог, обижу кого-то, потом говорю: простите меня, пожалуйста, это не я! Главное, чтобы на меня не обижались, потому что у меня нет никакой злобы.
- Вы по-прежнему считаете, что режиссер должен быть диктатором?
- Ну а кем он еще может быть? Советчиком, что ли? Даже другом артисту быть трудно. Вот вы дружите, пошли куда-то вместе, выпили, а потом ты уже не можешь на сцене быть с ним жестоким, потому что вчера куда-то ходили, пили вместе.
- Дистанцию держите?
- Она сама собой возникает. Раньше, когда молодой был, стеснялся, конечно, народных артистов во МХАТе. А теперь в любой театр прихожу, а уже у самого и возраст, и звания, и мало кто старше и выше тебя.
- Известность как-то греет?
- Да какая известность? Я же не артист. Режиссеров у нас мало кто знает.
- У вас есть какой-то круг общения помимо театральной среды?
- ГИТИС, театр, Япония - вот и все. Где работаю, там и общаюсь. Есть старые друзья. Но их все меньше остается...
- Не обедняет это жизнь? Все-таки не театром единым должен быть жив человек...
- Нет конечно! Жизнь она ведь такая глубокая. Я сейчас мечтаю дом построить в деревне на берегу речки. Она, правда, маленькая, как вот этот проход между рядами. Я никогда не отдыхал так и не жил так в деревне. Жизнь сама по себе вещь богатая! А поживу вот так, она еще больше обогатится. Я от жизни балдею. От всего. Жизнь она никогда не обеднеет от того, что ты с кем-то не пообщался. Ты сам у себя есть, и кто тогда тебе еще нужен? Кто?