С Театром на Юго–Западе и его режиссером, Валерием Беляковичем, я познакомилась, наверное, лет двадцать тому назад, когда статус театра еще определялся как театр–студия. Уже тогда меня поразили смелость, эксцентрика, своеобычность и оригинальность постановок. Такого в Москве не было в те годы. Не думаю, что погрешу против истины, если скажу, что нет и сейчас. Любой спектакль Театра на Юго–Западе трудно описать словами, потому что, сколько ни скажешь – все будет неточно, где–то рядом, но не истина. Надо видеть. Постановки не только заставляют задуматься над чем–то, но и невольно открывают глаза на мир и на самих себя в этом мире под самыми неожиданными углами.
Мы беседуем с Валерием Беляковичем на следующий день после премьеры спектакля «Куклы» по пьесе испанского драматурга Хасинто Грау «Сеньор Пигмалион».
– Валера, скажи, как у тебя возникла идея поставить «Куклы»?
– У меня есть такая специальная тетрадь, я ее называю магической, куда записываю все, что хочу поставить. Мозги у меня на это повернуты, и я все, что вижу вокруг, все, что читаю, применяю к театру. Иду, например, мимо свалки, вижу – забор какой–то алюминиевый валяется, и сразу думаю, вот хорошо бы из него в каком–нибудь спектакле сделать декорацию. Как–то стол подобрал антикварный, он до сих пор в нескольких спектаклях используется. Мне постоянно приходится что-то придумывать, выкручиваться, ведь в нашем театре нет ни вращающегося круга, ни штанкетов, поэтому у нас всегда минимум декораций. Голь на выдумки хитра.
Несколько лет назад в Библиотеке Иностранной Литературы проходила презентация писем Оскара Уальда (я их озвучивал). Там мне подарили сборник пьес, в котором я прочитал «Сеньора Пигмалиона». Тема, конечно, не новая, но для своего времени это был авангард. Пьеса мне понравилась и поразила возможностью играть кукол. Я все время хотел поставить «Приключения Буратино», но руки не доходили, а тут опять театр, куклы, антрепренеры, и тема театральная, которая меня всегда волновала. Какое–то время она «мариновалась», как «маринуются» многие пьесы, которые я хочу поставить. Но на все, увы, жизни не хватит. А этим летом в какой–то момент я почувствовал, что нужно что–то делать к новому сезону. И я вспомнил про «Сеньора Пигмалиона». Одновременно мне надо было придумать сценографию. Я, если не придумаю сценографию, то пьесу не ставлю. А тут я выдумал такое вот «зазеркалье», и все сошлось. Мне важно было соединить весь театр, молодой состав и «стариков», и это получилось.
Из анонса: Спектакль Валерия Беляковича «Куклы» – о театре и о гениальном художнике, создавшем необыкновенных, «умных» кукол и вдохнувшем в них жизнь. Технически более совершенные, чем люди, красивые и грациозные, умеющие петь и танцевать, почти неотличимые от настоящих актеров, куклы сеньора Пигмалиона разъезжают по всему миру, дают представления, пользующиеся чрезвычайным успехом, общаются с публикой, усваивают человеческие черты характеров, как дурные, так и добрые. Впрочем, в соответствии с законом драмы, эти таинственные и неотразимые куклы готовят заговор против своего создателя, а люди, покоренные магией искусства, все более отождествляют себя с этими очаровательными автоматами. Спектакль В. Беляковича утверждает: ни одна, даже самая совершенная, кукла не может соперничать с живым актером на сцене, с творческим человеком в жизни.
– Как говорят «на театрах»: «Об чем играем пьеску?». Иными словами, давай поговорим о сверхзадаче. Как и от чего она родилась, что подтолкнуло поставить пьесу именно в таком «ключе», под таким углом зрения?
– Сверхзадача, она, в большинстве своем, если так можно выразиться, от жизни рождается. Но что подталкивает ее к разрешению – «зазеркалье» ли, как в данном случае, музыка цирковая, артисты? В искусстве театра все так взаимосвязано, это такая «соединиловка» всех и вся, что не всегда знаешь, что пройдет а что нет, каждый раз это белый лист. И ты никогда не можешь предугадать успех того или иного спектакля. Это просто невозможно. Когда мы делали для юбилейного сезона «Трехгрошовую оперу» Брехта, то думали, что все будет отлично, а не получилось. Как шутят персонажи в нашем спектакле "Сон в летнюю ночь", «мы репетировали нудно, неинтересно, тяжело, а вот спектакль получился… плохой». Зрители с чувством юмора всегда искренне веселятся, слыша эту шутку. А «Куклы» сразу родились удачным ребенком. Хотя зрительный зал вчера был тяжелый, как зачастую бывает, когда в нем сидит не обыкновенная публика, просто купившая билеты и пришедшая посмотреть спектакль, а театральные журналисты и критики, которые скептически взирают, мол, вы играйте, играйте, нас–то уже ничем не удивишь, мы всякое видали…
Что касается «Кукол», то мы написали и определили жанр как трагический фарс. Сейчас наступило такое время, что жанры в чистом виде уже не встречаются. В жизни настолько все перемешано, что комическое и трагическое постоянно рядом. И поэтому сегодня в театре, в основном, все эти жанры мешаются. Нет мелодрамы, комедии или трагедии в чистом виде. В трагедии присутствуют комедийные моменты, как это всегда, допустим, у Шекспира. А в комедии – привкус горечи. Конечно, смеются люди, видя, как критикуются какие–то человеческие слабости, хотя мало кто себе признается, что эти самые слабости есть и у них, любимых. И, когда вдруг куклы, марионетки, начинают под человека работать – это смешно, интересно, завлекательно. Но, вот, в конце, кукла убивает своего создателя – и становится страшно. А после этого сразу же идет переворот и оказывается, что все, что произошло, это тоже кукольная игра. Все время присутствуют и держат в напряжении качели восприятия – кукла-человек – то опускаются, то поднимаются, чашечки весов постоянно в движении. И поэтому получается то ли музыкальный спектакль, то ли драма. Где–то чуть-чуть поплясали, где–то спели, где–то поговорили. Это не новинка. Во всем мире теперь так делают. Говорят, даже в детском театре поставили «Идиота» с танцами с какими–то. Просто сила спектакля и впечатление от него зависят от актерской самоотдачи.
– На мой взгляд, у тебя получилась глубокая философская притча.
– Мне тоже так кажется. Когда я выхожу конце, и как бы подытоживаю весь спектакль, я вспоминаю то время, когда мы только начинали работать и именно его я называю другим. Хотя я сегодня еще говорю не полный текст, не хочу торопиться, пока мой монолог до конца не выверен, не прочувствован. Тем не менее, я акцентирую внимание на том, что тогда иные качества ценились в человеке – честность, любовь, самопожертвование, вера, служение человечеству и т.д. Больше было одержимых этими качествами.
Сейчас это уже иногда смешно, потому что сегодня у нас доминирует служение доллару и наживе. И, к сожалению, этого с каждым днем становится все больше и больше. Ведь люди видят, что одни живут, покупая себе в Лондоне команды, банки и дворцы винздорские, а другие… Этот разброс рождает зависть, нездоровое стремление к обогащению. А у нас, тогда, как бы мы не крутили, не вертели, зарплата была всего лишь 70 рублей, но, тем не менее, можно было съездить на юг и отдохнуть. И у нас в театре, если ты помнишь, билеты несколько лет были бесплатные, ребята приходили на репетиции и играли спектакли только по вечерам, после основной работы, за которую деньги платили. Сегодня же мы живем в долг, работаем в долг, и из нас прет эта денежная философия, хотим мы этого или нет. Вот и получается, что одна из составляющих сверхзадачи, это: сеньор Пигмалион – суть художник, зависящий от денег, от идей – как и где их побольше заработать.
От чего это происходит? Наша действительность – клонированная. Понимаешь, мы теперь зависим от компьютеров, даже шахматисты играют с машиной, с роботом. Собак вот механических придумали, которые и лают, и бегают. Скоро наверняка сделают человека из пробирки, как овечку Долли, хотя церковь это запрещает, но все к этому идет… Все это куклы, куклы, куклы, они будут наступать, а во что это превратится?.. Мы хотели заставить зрителя об этом задуматься, остановиться, оглянуться, пока не поздно.
– Ты знаешь, зеркальная выгородка спектакля этому очень помогает. Ведь люди, сидящие в зале, видят в ней свое отражение, в то время, когда на сцене пляшут марионетки, руководимые кукловодом. И возникает страшненький такой вопрос – а себя ли, настоящих, мы видим в зеркале или мы – тоже куклы?
– Да, конечно, зеркала отражают многое, и зрительный зал в том числе, но у них есть еще одно свойство – разбиваться. А мысли об отражении возникли не только у тебя, но и у других людей, с которыми я разговаривал сразу после спектакля. Писатель и критик Лев Анненский тоже об этом говорил. И ты абсолютно права, задавая вопрос – а кто мы? Куклы, которых дергают за нитки, которыми руководят или это мы сами дергаем и руководим? Страшно об этом думать.
– Вчера ребята очень волновались.
– Да нет, чего им волноваться? Старшее поколение уже 30 лет играет. Впрочем, конечно, волновались, но в другом смысле. Я тоже волнуюсь, хотя уже столько времени играю, но это другое волнение. Когда перестанешь волноваться, тогда не надо выходить на сцену. Это священное волнение, священный трепет, они обязательно должны присутствовать. Хуже всего работают актеры равнодушные, сытые. Они, когда по сцене ходят, еле ноги ворочают, заговариваются. Наша школа, Юго–Западная, отличается от других театров. Мы работаем как в цирке, всегда на всю катушку, с полной самоотдачей. Еще мы применяем элементы народного театра – общение с залом. Я всегда прошу актеров, независимо от того, что они делают – произносят монолог или диалог, – чтобы лицо постоянно было повернуто в зал, чтобы за счет этого приема зрители становились участниками действия, потому что им интересно видеть лицо, а не затылок. И это работает. Это отличительная черта нашего театра и, конечно, пластичность – тоже неотъемлемое качество, как ты сама правильно определила.
– А кто занимается пластикой? У тебя есть хореограф?
– Я сам занимаюсь этим. Я работал в театре Юденича и у меня большой опыт в этой области. И актеры тренированные.
– Валера, как у тебя в театре работают над ролями? Спектакль – это «этюд», но только чуточку больше? Ты даешь актерам ориентиры, а дальше они уже фантазируют сами или каждая роль выстраивается в жестких границах в соответствии с замыслом режиссера?
– Я всегда заставляю актеров фантазировать самих, провоцирую их на коллективное творчество. Чтобы не я один сидел перед ними и что–то там втолковывал. И все они на этом завязаны. Каждый обязательно вносит что–то свое и отстаивает это что–то свое, бывает, до хрипоты. Конечно, в итоге, как я скажу, так и будет, но все равно какая–то часть спектакля рождается, конечно, коллективно, и я уже потом смотрю, что принимать, а что нет.
Например, в спектакле «Ромео и Джульетта» мой брат Сергей, он вообще горазд на всякие придумки, предложил, чтобы в эпизоде боя на шпагах, была полная темнота. А мы бьемся там металлическими трубками. Он придумал, что во время боя должны искры вспыхивать. А как их сделать? Взяли зажигалки без газа, которые только искрят, и в темноте это был обалденный эффект. Зрители были ошарашены. И подобные вещи происходят во время работы над многими спектаклями.
– Давай вспомним Виктора Авилова. В этом спектакле он бы играл Пигмалиона?
– Да… Должен был играть… В мае мы начали репетировать, но потом он уехал на гастроли с другим театром и все отложилось до июля. А когда он вернулся с гастролей, то понял, что уже серьезно болен, и надо срочно лечиться. Но я даже не представлял себе, не верил, что все кончится его смертью… В мае он играл, в мае он был здоровый, даже намека ни на что не было. И он мне сказал, что он поедет в Сибирь, там его вылечат, и все будет нормально… В августе я поехал ставить «Ромео и Джульетту» в Нижнем Новгороде. И во время репетиции, когда у меня на сцене умирает Меркуцио и говорит: «…да, я для этой жизни слишком переперчённый…», раздается звонок на мобильный и мне сообщают – Авилов умер. Это случилось 22 августа… А ведь Меркуцио, у нас в театре, – Витина роль. Он много раз по–разному умирал на сцене. Калигула умирал, Гамлет умирал, Ланцелот умирал, Мольер умирал. У него, в основном, все роли «умирабельные» были. Мистика?.. Судьба?..
– Скажи, тяжело встраиваться в спектакль актером, когда ты режиссер и актер одновременно?
– Практически невозможно. Для этого надо иметь железные нервы и способность быть артистом, отрешиться от всего. Это неудобно, тяжело, муторно, трудно, и тебя всего «ведет», когда ты замечаешь недостатки, это все наваливается, накладывается, а надо думать о своей роли. И вот сейчас я когда выхожу в конце на сцену, я даже не смотрю спектакль. Мне вообще сейчас приходится играть и Воланда вместо Авилова, и Клавдия – свою роль. Это с одной стороны. Но с другой, я же по первоначалу – артист, и я тоскую по невыходу, мне не хватает чего–то, сброса какой–то дурной энергии через себя, которая накапливается, этого обмена со зрителем. Это тоже ведь круговорот – мы–зритель–космос–сцена. И когда отыграешь, что–то в тебя вливается, что–то уходит. Играть необходимо.
– Как ты умудряешься ставить спектакли так быстро?
– Я не ставлю спектакль, пока его полностью не увижу, не почувствую. А когда я уже все понял, то раздаю роли и – вперед. Артисты – они народ ученый, тем более, что трупа сыгранная, ловят на лету. Хотя мой учитель Борис Иванович Равенских ставил «Бориса Годунова» два года, но он уже идет 30 лет. Тогда были другие времена, но два года– это куда ни шло, а в Америке – 3 недели – спектакль. Долго тянуть с постановкой сегодня никому не интересно. Если профессионалы – чего тянуть?
– Валера, о тебе говорят разное – новатор, авангардист, эксцентрик, философ… Можно продолжать до бесконечности. Кем ты сам себя ощущаешь?
– Я не знаю, кто я сам. Не знаю, какие гены от родителей передались. Отец белорус с польскими корнями, мать из Рязанской области. Всего намешано понемногу. Я с детских лет хотел лицедействовать, хотя поначалу я не мог себя найти, а мать не могла подсказать. Но когда однажды я попал в кружок в Доме Пионеров на Ленинских горах, я определился: я вошел туда и понял, что да, вот, это мое. И потом я уже знал, что именно этого хочу. Я уже там хотел поставить спектакль «Над пропастью во ржи». А дальше то, где я учился, в школе, в ПТУ – это никакой роли не играло, театр все захватил и не отпустил. И, в результате, я стал театральным трудоголиком. Я вообще всегда отталкиваюсь от своего нутра, и никогда не смотрю – кто там, что сделал, лучше, хуже. Я просто делаю так, как я чувствую. Из–за того, что я много ставлю – я ремесленник. Я знаю, что такое смена ритма, музыкальное оформление, сценография. Я могу посмотреть любой спектакль и сразу сказать – хорошо или плохо, грамотно, профессионально или нет. Я часто не могу смотреть свои спектакли, потому что вижу одни недостатки. Я театральный рабочий, я просто вол, я обречен на это, я с этим живу. У меня другого нет.
– Валера, какие планы у тебя, у театра? Куда предполагаете поехать на гастроли?
– Я сейчас тяготею к собственному творчеству, хочу больше самовыражаться и ставить свое, как режиссер и как писатель. Я устраиваю свои литературные чтения, литературные вечера. Я нигде не печатаюсь, но мне интересно писать самому, и я нацелен на это. Думаю, здесь ты меня понимаешь.
У меня большой выбор пьес, но еще не настало время. Нам сейчас надо удержаться на плаву: планы достаточно размыты из–за смерти Авилова. У него было много ролей в спектаклях, которые мы продолжаем играть. К тому же периодически кто–то из актеров приходит в театр, кто–то уходит. И еще я веду в Гиттисе экспериментальный курс. Но вот к Новому году для детей будет новый спектакль «Маленькая баба Яга».
А гастроли? Мы были в Японии, Франции, Америке, но в этом году пока только по стране.
– Сейчас для театра будут строить новое здание, больше, просторнее. А что будет с этим?
- Этот театр останется. Куда ж он денется? А новое здание будет рядом, через дом. Ну а здесь, скорее всего, сделаю новое учебное заведение, как ГИТИС. Надо же готовить смену.
– А что бы ты сам себе пожелал?
- У меня есть здесь недалеко земля. Я бы пожелал себе на этой земле домик, кирпичный. И чтобы я там мог «врубать» музыку на полную громкость и смотреть телевизор, и чтобы это не мешало соседям, и чтобы их не видеть, и чтобы там можно было писать. Ну, еще, чтобы у меня была собака, хотя она требует много внимания и заботы. Но вот пока домика нет, и о собаке говорить рано.
– Знаешь, актеры Омского ТЮЗа однажды написали гимн театру. В нем есть такие строчки: «Словно в сказке про Данко, мы сердца обнажаем на сцене, чтоб горячая кровь зажигала другие сердца!» Да, театр призван зажигать сердца людей, заставлять их думать. И у твоего театра это получается вот уже больше 20 лет. Ты делаешь очень нужное и важное дело. И как бы ни было порой трудно, я желаю тебе новых творческих взлетов и открытий. Спасибо тебе за то, что у нас, москвичей, есть твой театр!