Мы встретились на Чистых прудах. В тот день возле памятника Грибоедова снимали кино, было жарко, шумно, многолюдно. Он вышел из метро бодрой, уверенной походкой, в бриджах и бандане.
- Ты уже снялась в массовке?
- Нет, что вы, я жду вас. А вы без свиты? У вашего театра всегда толпится столько поклонников…
- У режиссеров поклонников не бывает. Это у актеров. Самые преданные сейчас даже ездили за нами на «Славянский базар» в Витебск.
Мы садимся в мою машину и едем до ближайшего кафе. Разговариваем так, будто мы не впервые встретились, а знакомы много лет.
- Я сегодня получал номера на машину, поменял свою старую на новую. Да я бы и не стал, это меня мои ребята из театра уговорили. Завтра на ней с сыном поедем в деревню. Правда, кредит теперь выплачивать. Молодой человек из банка так удивился, что я театральный режиссер. Я ему говорю: «Приходи!» А он: «Что вы, театр – нет, нет!»
- Вы не расстроились?
- Да нет. Значит у него что-то другое есть. Говорят, что только 17% населения ходит в театры. Для кого-то театр ничто, а кто-то без него жить не может, умирает.
Заходим в «Ролан», чтобы там, в фойе, в тишине выпить кофе и поговорить… Поговорить о чем? Что я хотела его спросить? Возвращаюсь в машину за записной книжкой, там, слава Богу, все написано. Что со мной происходит, я не понимаю? Наверное, это солнечный удар, но не от жары, от Беляковича. Это он поразил меня своей мужской, я бы даже сказала, брутальной энергетикой. И тут же стала беспомощная, беззащитная, слабая. Я не хочу вести интервью, хочу просто слушать, слушать, слушать.
- Здесь хорошо, я здесь был еще при Ролане Быкове, он мне рассказывал, как здесь все будет. А недавно я ездил туда, где мы начинали, - в Востряково, поселок Мещерский. Там был клуб, где мы играли первые спектакли. Все развалено! Я тогда был депутатом, но местным таким депутатиком, и мне там позволили сделать театр. Мне тогда было 24 года, 1974 год. А теперь там место такое мистическое, такие графские кирпичные развалины.
- А когда у вас произошел первый контакт с театром, когда он вас пленил?
- Никто не пленил. У меня же простые родители. Мать из рязанской деревни, отец из белорусской. Они во время войны в Москве встретились. Мы с Костей Райкиным ровесники. И никакого театра в моей жизни не было. Я вообще до школы жил с бабушкой. Меня отдали в деревню под Рязанью, так как тяжело было прокормить, на второго сына не хватало денег. И я вернулся таким совершеннейшим Маугли. Я долго не знал, как определиться. И в десятом классе почему-то понял, что надо пойти во Дворец пионеров, потому что там самое лучшее. Попал в театр юных москвичей. И меня сразу ввели в массовку. А там Наташа Гундарева – Геральдину играла, Володя Иванов – теперь он в театре Вахтангова, великий человек, Ольга Науменко – сейчас народная артистка, в театре Гоголя играет, Саша Давыдов – он у Калягина, Соня Бычкова… Вот такие люди. И все! Жил, жил, и вдруг началась цветная жизнь! И сразу дружба, любовь. И первая моя работа в жизни там же – рабочий сцены, в трудовой книжке записано.
- А почему же вы потом не в театральный, а в педагогический поступили?
- Потому что я никуда не мог поступить, я настолько хотел, что деревенел просто. И когда я после армии, одев все свои награды (а у меня медаль за отвагу была) пришел поступать к Ремизовой в Вахтанговский, сразу слетел. А потом духа как-то уже не было. И меня взял к себе Юденич Геннадий Иванович – он подбирал всех талантливых людей и сделал свой театр. Я у него многому научился, он один из моих учителей, и я благодарен судьбе за это. Но когда Ремизова пришла потом к нам в театр и увидела, как мы с Авиловым играли «Эскориал», «Что случилось в зоопарке», она была потрясена: «Это нечто, это нечто!» И я ей сказал: «А вы меня не приняли». – «Что вы хотите, это ведь лотерея». А сейчас я сам набираю в ГИТИСе студентов, второй курс уже у меня, и понимаю, что это действительно лотерея. Но сейчас другие времена. Все платно, платно, платно.
- Ну а выбрать-то есть из кого?
- Вот первый курс, Бог дал, талантливые ребята. А второй курс – режиссер есть очень талантливый из Омска, девчонки хорошие. Ну, а потом еще не понятно, что из них выйдет.
- А когда вы начинали, вы же были практически первый на театрально-студийном пространстве, трудно было?
- Мне было у кого учиться. Во-первых, мне просто дико везло на учителей. Вот Галкина Евгения Васильевна, которая до сих пор жива, ей почти 90 лет, и Петухов Валентин Иванович – это все дворцовые люди (имеется ввиду Дворец пионеров), это была потрясающая школа. Там была высочайшая культура – не было жима, не было прессинга, там взращивали души. А потом уже Слава Спесивцев. Он тоже из Дворца пионеров. Он чуть-чуть старше нас был. Потом на Таганке пантомимой занимался. Он для меня был еще одним примером, дай Бог ему здоровья. Когда я пришел из армии, он пригласил меня на премьеру во дворец в Люблино. Мы с женой пошли. Это было грандиозно! Вот Слава и Юденич – два таких примера для меня. У Юденича я был в массовке – в «Оптимистической трагедии», в «Городе на заре», «Вестсайдской истории». Я пахал в этой полубалетной массовке. Он гений, но надломленный гений. И после, насмотревшись там, предложил своему брату создать театр. Мы это сделали. Туда вошел практически весь на двор из Востряково. В основном одноклассники моего брата, они младше меня были на три года.
У Авилова сестра была потрясающая, царство ей небесное, они с моим братом поженились, у меня тоже жена оттуда была. Все молодые были, у нас столько детей за эти 35 сезонов выросло. Уже тоже играют.
- Вы и режиссер, и актер, и рисуете, и пишите, и декорации и музыку подбираете. Чего не умеете и как всего этого достигли?
- А это тайна. Мне всегда хотелось быть лучше всех. Я вот в ГИТИСе учился, и мы с Борисом Ивановичем Равенских ставили этюды, и он говорил: «Белякович, ты мне напоминаешь Доронина, Витальку Доронина. Ну, вот помнишь (напевает песню из кинофильма «Свадьбу с приданым»): «Из-за вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем. До чего же климат здешний на любовь влиятелен!» - это же его фильм, Бориса Ивановича. Так вот, он говорил: «Мы будем делать новый театр, ты будешь играть, а я из тебя актера делать буду, никакой режиссуры!»
А теперь я вот смотрю, как Костя Райкин играет с Ромой Козаком спектакль на пару («Косметика врага». – О.К.), и думаю: «Я уже так никогда не смогу». Я его обожаю, Костю, как артиста.
- У вас – недоигранность?
- Да! Я только сейчас начал понимать, что надо что-то делать – играть. Но некогда, я ведь много езжу на гастроли, ставлю там, я отказываться не могу. И считаю, если тебя просят, отказываться нельзя. Вот мы были в Витебске, а я белорус, и как я могу белорусам отказать. Я десять лет являюсь художественным руководителем театра «Комедiя» в Нижнем Новгороде. Я за это денег не беру, но там же на афише написано – художественный руководитель и народный артист, значит, я должен там ставить, я не должен замыкаться на своем подвале.
И вот Япония просит, чтобы я поставил «Гамлета», но я буду там уже играть Клавдия. И думаю, постепенно надо что-то сделать, чтобы больше играть. Особенно, посмотришь на Костю (Райкина. – О.К.) когда он играет. Хотя мне не понравился «Король Лир». Я обожаю «Ричарда III», и вот Бутусов поставил там «Макбета». И я даже Григорию Сиятвинде сказал: «Спасибо за тот спектакль!» - потому что я был потрясен. Хотя кто-то говорит, он там Костю копирует, какая глупость! Мне тоже говорят, Гришечкин тебя копирует. Это ерунда! А Сиятвинда замечательный артист!
- И вы Клавдий хороший! Я смотрела, где вы играли в спектакле с японцами. (В июне был экспериментальный «Гамлет», Офелию и Гамлета играли японские актеры на японском языке. – О.К.) Как возникла эта идея?
- Да никак, это просто шутка гения. Просто я с этими людьми работал, делал спектакль. Они уникальны, я их люблю. И я подумал, что я не могу их не пригласить. Я потратил деньги на эту дорогу из своего кармана. Я их обожаю, вообще Японию обожаю. И я думаю, им это будет памятно. Говорю: «Давайте приезжайте!» А когда приехали, надо держать слово.
- Я смотрела. Мне, конечно, очень понравилось. Сцена сумасшествия Офелии на японском – это вообще гениально, сумасшествие усиливается. Но сам Гамлет – здесь мне языка не хватало, и ритм у японского другой, и получается, что с пустотой он разговаривает…
- Они хорошие актеры… Мы репетировали только два дня.
- Но мы отвлеклись на Японию. Вы вообще, кажется, где только не были.
- Я много где не был. Мне некогда. Я в Пензу приехал, в меня там влюбились и приглашали, приглашали, приглашали. Я вот себя считаю внуком Мейерхольда (В.Э. Мейерхольд родился в Пензе. – О.К.), так как Борис Иванович (Равенских) был его учеником. Потом нижегородцы. Я боюсь, уже у меня время не будет путешествовать. За ними тянутся Гусе, Санников… Они не одиноки, эти ребята. Но Леушин и Матошин – это прямое мое продолжение. Я могу на них кричать, я могу их убить. И они будут мне прощать, и тогда рождается искусство. Со стариками работать это… я всю жизнь боролся… И они свою жизнь укоротили сами. Их уже нет, ни моего брата, ни Авилова. 50 лет – и все!
- Это из-за того, что они пили, да?
- Еще за счет того, что я их заставил работать в театре, они не хотели. Я их заставил делать то, что они не хотели. А это нельзя. Я в такси еду и смотрю на водителя – вот он бы сыграл Фальстафа с таким животом и с такой мордой. Но он не хочет этого, у него другая жизнь.
- Часто люди что-то делают ради кого-то. Мужчины ради женщин, женщины ради любви к мужчине…
- Женская любовь отличается. Я делаю все только ради объединения. Театр – объединялово такое страшное, и объединялово это происходит в аплодисментах и в катарсисе. Ко мне пришел один человек после спектакля и спрашивает: «Наверное, я старый стал, я плакал?» Я говорю ему: «Нет, это я прорвался в твою душу, значит, мы объединились». Все надо делать ради единения.
Вот это моя работа с Японией. Это моя миссия. Пускай это совсем песчинка, но это единение…
- А вы японский знаете?
- Нет, я с переводчиком работаю. Но однажды я один с ними репетировал. Тигра изображал, рычал. Все поняли.
- А какие японцы, они совсем другие, они добрее нас?
- Все люди одинаковые! Просто условия другие. Посели туда русского, а вот он и будет японцем. Маугли поселили к обезьянам, и стал обезьяной. А девочку маленькую «добрая мама» поселила к собаке, вот она и озверела. В Сибири, кажется, об этом в новостях передавали. Я деление по национальности – ненавижу! Как у меня сейчас девушка киргизская за мамой ухаживает! А тут эти события в Киргизии были, узбеков выгоняли. Я говорю – как же это так?
- А что она ответила?
- А что она может ответить. Она изуродована этой жизнью. У нее свои взгляды.
- А мама вас как в детстве называла?
- Мама – Валерой, а вот бабушка звала Вареник. А японцы называют Беля-сан, а все артисты – Романыч.
- Расскажите, чем наполнен ваш день, есть время на спорт, сходить куда-нибудь с семьей?
- Семья моя закончилась. Я не удержал свои семьи. Сыновья уже взрослые. Один, Роман Белякович, работает на телевидении, замечательный парень. А другой сын родился в армии, в такой «военной обстановке». Это все разные жены были, и не получилось так, что я с кем-то захотел остаться. Я вообще хочу быть один…
- Потому что женщины хотят, чтобы все было ради них, а вы все ради театра и вам нужна семья, чтобы вас поддержать в этой любви к театру…
- Просто есть такие женщины, которым хочется все узнать, а я раздражаюсь. Я считаю себя в этом смысле больным человеком. Я не знаю, как у других, я считаю, что в любви все приспосабливаются. Нет одного рецепта. Я вот сейчас построил домик в Калужской области, а там, где я появляюсь, сразу появляется еще народ. Приедут туда, кто захочет меня поздравить с днем рождения, но я не справляю ничего.
Там рядом мой любимый актер живет с семьей – Леушин. А Матошин женился на дочери Авилова, и у них сын родился, я его считаю своим внуком.
А вот ты спросила – чем наполнен день? А он, день, наполняется тем, что сделал я что-то или нет. У меня масса дел – рисовать, делать костюмы, декорации, думать о будущем, об актерах. И это заполняет все пространство. Вот сейчас только есть немного времени, я занимаюсь музыкой, я перевез в дом инструмент, аккордеон. Мать очень хотела, чтоб я играл. И поэтому я в память о своем детстве поставил спектакль, который называется «Аккордеоны», где нет ни одного слова, а десять человек играют на аккордеонах. Это будет премьера в новом сезоне. «Фотоаппаратами» Петра Гладилина мы сразу открываем сезон, а «Аккордеоны» будут в октябре.
Меня недавно спросили: «Чего ты боишься в этой жизни?» И я сказал: «Боюсь, что вдруг умру, и кто-то придет в мой дом, а там беспорядок». Вот я очень этого боюсь, мне будет неприятно.
- А я хотела спросить, что вас больше всего беспокоит в нашей жизни?
- Ну, беспокоит насилие. Есть такой Пер Лагерквист – шведский писатель, и у него есть такая вещь – «Палач». И Палач говорит монолог, в который все, что меня беспокоит, вложено. Он распинал Христа, этот палач. А пока сидел, смотрел, что люди делают, а потом встал и вмазал. Вот может, я даже поставлю это когда-нибудь.
- А вы ставите себе какие-нибудь цели, ну, выучить язык, например?
- Я компьютер должен выучить, фотоаппарат, печатать фотографии надо научиться…
- Но на печать можно отдавать.
- Когда ты сам делаешь – это другое. Много чему я хочу научиться.
- Проблема со зданием театра сейчас стоит насколько остро?
- Никто для Театра на Юго-Западе ничего не построит. Я сейчас начал чувствовать это точно. А когда построят, это как у Татьяны Дорониной будет «Вы медлительные люди, вы немножко опоздали». (Строка из стихотворения Д. Кедрина, в 77-м году была выпущена пластинка, где Татьяна Доронина его читала – О.К.) Все, не хочу, я очень хотел, а сейчас нет. У меня сейчас в театре все как на шахматной доске – достаточно. Зачем упорствовать в непосильном труде. Это непосильно, не надо! Господь мне дал гениев моих – Авилова, брата моего. Потом дал другое поколение, а новое здание не дает. Значит, так надо. Дай бог что-то внутреннее сделать. Чтобы 120 человек пришли и заплакали, зарыдали. Это важнее, чем я сейчас стройки буду делать. Все гибли на стройках. Мой любимый человек, я его обожаю, как Костю Райкина, Колобов Евгений Владимирович. Я с ним только один спектакль сделал. Вот построил театра и все – умер. Это был гений!
- А ваши взаимоотношения с кино? Что смотрите, что нравится, хотели бы снимать?
- Да, конечно! Я очень уважаю этот вид искусства. Делал однажды кино, Володя Грамматиков попросил, я очень ответственно подошел. Я на съемку приносил листы, по кадрам расписанные… Сидел всю ночь рисовал. А на монтаж не смог прийти, уехал на гастроли. Они сами смонтировали. И это уже не мой фильм! Этому надо жизнь отдать. Вот я недавно пошел смотреть «Как я провел этим летом»: смотришь, смотришь, смотришь и вдруг – бум! Я вот сейчас В. Сорокина читаю, «Метель», и думаю: где сейчас, что зацепит…
- А что вы еще читаете?
- Ой, я все время читаю, у меня ворох непрочитанных книг! Пьесы читаю. Я раньше, когда работал в библиотеке, входил в метро и сразу смотрел – этот Пикуля читает, этот «Дом на набережной», этот журнал «Знамя»…
- А вы и в библиотеке работали?
- Да, я был заведующим библиотекой, в Востряково, где мы начинали. У нас там драматический ансамбль «Голуби» был. А «Голуби» потому, что мы высоко сидели, как голуби на крыше. У меня была очень плотная жизнь – я в библиотеке работал, театр мы сделали, театр мы сделали, в педагогическом на заочный перевелся и в ГИТИС поступил. А до этого ПТУ, монтажник радиоаппаратуры.
- Так, значит, вы все понимаете в звукорежиссерском пульте?
- Ничего я не понимаю! Весь мой звукорежиссерский пульт в театре, первый, делал мой сокурсник Володя Гусинский, олигарх теперь.
- А можно вопрос как учителю русского языка и литературы – вы же закончили филологический факультет педагогического вуза – как приучить ребенка к чтению?
- Я вот не читал до семи лет вообще. А сейчас столько соблазнов с этим компьютером. Но не надо этого бояться, они же развиваются все равно. Мы такие романтики были, когда читали Жюль Верна. А они сейчас жестче и флегматичней. Наверное, так и нужно. Хотя, как тут разовьешься?
- А у вас мечты есть, что хочется еще воплотить в жизнь?
- Выйти на уровень! У меня нет гениальных спектаклей. Я так и не вышел на уровень. Все подбираюсь – и никак.
- И «Мастер и Маргарита», и «Гамлет»?
- Нет, это все на подходе. На подходе. Это все где-то рядом. А гениального нет.
- А где вы отдыхать любите?
- Нигде! Я никогда не отдыхаю, я всегда на гастролях. Но когда я в Америке был, я ее познавал. Я 35 раз там был. Тогда мне было интересно, а сейчас… А сейчас я хочу внутрь путешествовать, внутрь себя, там столько неизведанного…
- Но для того, чтобы внутрь смотреть, надо это чем-то наполнить.
- Господь наполняет. Ты предназначен уже для чего-то. Только надо прислушиваться – а мы бежим как загнанные, а душа страдает.
Мы говорили и говорили. О друзьях, о потерях, об этнической деревне в Боровске, время бежало, и надо было расходиться. У Романыча впереди неделя отдыха. У меня две, и я уезжаю.
- Вернешься - приходи на открытие сезона, скучно не будет!
- Приду!