Виктор Авилов

Совсем недавно об актере говорили в похвалу: его не отличишь в толпе, на нем нет знака его профессии. С этой точки зрения актер Виктор Авилов не котировался бы — его отличаешь сразу, в толпе он странен. Но на нем знак скорее не профессии, а призвания.
...Фойе одного из московских театров, толчея. Пробираюсь сквозь нее в поисках программок, натыкаюсь на кого-то, поднимаю глаза. Передо мной худощавый молодой человек. Но лицо! Резкое, неправильное, в первую секунду оно кажется некрасивым, однако до чего же выразительно! И редкой красоты волосы: длинные, очень густые, ярко-золотые. Стою и разглядываю почти в упор. Кто это? Несомненно, из артистической братии. Вряд ли актер — слишком заметная внешность — я бы знала. Тогда, наверное, музыкант. Или художник?
Прошло время. Я уже успела почти забыть о том мелькнувшем в толпе человеке, когда друзья впервые привели меня в театр-студию на Юго-Западе, полупрофессиональный коллектив, которым руководит выпускник ГИТИСа, режиссер и актер Валерий Белякович. Крохотный, полутемный зальчик (карабкающиеся к низкому потолку семь рядов), квадратик сцены с колоннами по бокам. Сегодня здесь булгаковский «Мольер». Мне посоветовали обратить внимание на студийца, занятого в главной роли. Спектакль начался, и наконец вот он — Мольер. Луч света выхватил из темноты гибкую фигуру человека в черном. Его необычное лицо кажется знакомым... Так вот он кто! Все-таки — актер...
В афише театра-студии более двадцати спектаклей; от разнообразия жанров разбегаются глаза. Виктор Авилов тут один из тех, на ком держится репертуар, — он занят почти везде: Мольер и Кочкарев, Ланцелот из «Дракона» Е.Шварца и персонажи водевилей, Гамлет и Хлестаков. Вглядимся пристальнее в это разнообразие.
Из всех ролей Виктора Авилова приблизительно половина — комедийные, скорее даже фарсовые. В них царит стихия игры.
Кстати, с представления по мотивам старинных русских водевилей «Уроки дочкам» начинались студия и актер Авилов. Валерий Белякович поставил этот спектакль как задорное представление, до предела насыщенное музыкой, танцами, буффонадой. Все рассчитано на постоянную импровизацию — почти капустник.
Во втором водевиле — «Беда от нежного сердца» В.Соллогуба — беспорядочной, наполненной недоразумениями истории борьбы за богатого жениха Авилов играет... Дарью Семеновну Бояркину, маменьку одной из невест. Уже первое появление этой тощей, сутулой старушенции в очках, которая постоянно путается в огромной шали, вызывает хохот зрителей. У актера здесь именно то самочувствие, при котором только и можно играть в данном спектакле: тут мир условности, буффонады, эксцентрики. Надо принять правила игры и с азартом в нее окунуться, что и делает Авилов. Актер с упоением бросается в каждую новую водевильную ситуацию. Зрители не успевают опомниться от каскада невообразимых трюков, уморительных жестов, забавных гримас. Вот Дарья Семеновна общается по телефону (!) с очередным претендентом на руку дочки: одна изысканная поза сменяет другую. Как бы еще встать? А что, если прилечь! Пол, правда, грязноват, но — плевать! — зато как эффектно! Или начнет обхаживать папашу богатого жениха: глазками стрельнет, вздохнет томно, в обморок будет падать и, наконец, кокетливым жестом стянет с головы платочек, демонстрируя роскошную гриву...
У этого актера прекрасные данные для комедии, фарса: вкус к импровизации, тяга к яркому жесту, необычному трюку, очень подвижное лицо и талант движения. Именно талант, потому что никакой тренинг не даст столь совершенного владения телом. Похоже, оно гнется в любом направлении, способно с легкостью и непринужденностью принять самую немыслимую позу.
Эти возможности Виктора Авилова максимально используются в гоголевских спектаклях театра-студии, где идут все пьесы великого русского писателя. Авилов сыграл роли в каждой из них. Четыре спектакля В.Беляковича по драматургии Гоголя («Женитьба», «Игроки», «Владимир III степени» и «Ревизор») — подчеркнуто театральные, игровые. Они очень смешны, но почти в каждом есть моменты, когда игра оборачивается фантасмагорией. Даже в «Женитьбе», наиболее близкой к водевилю, местами прорывается откровенная чертовщина. Особенно в том, как сыгран Авиловым Илья Фомич Кочкарев.
    
«Женитьба» Н.В.Гоголя.
Кочкарев
Первый раз мы увидим этого субъекта на «свадебном фото»: на фоне огромного комода (единственная декорация на пустой сцене) расположились все персонажи «Женитьбы»; в центре — Кочкарев с ухмылкой на физиономии. Он лихо подмигнет залу, пошлет поцелуй и скомандует: «Запевай!» Пролетят первые сцены комедии, и вот громовой удар музыки, ослепительная вспышка света — в проеме ниши, высоко над полом со злорадным хохотом возникнет некто: колючий, изломанный силуэт, угрожающе вскинуты руки и... брюзжащим тоном — свахе: «Ну на кой черт ты меня женила? Ах ты, старая... крыса!» И тут же окажется за спиной Подколесина. С этого момента Кочкарев — движущая сила происходящего. Не оставляет мысль, что это некий нахальный черт, которому вдруг пришло в голову женить Подколесина. Зачем? Почему? А просто так! Тем более что нахальство, энергия, пробивные способности у него невероятные. Не просто на словах расписывает преимущества семейной жизни, но и тут же изображает все в лицах: «Сидишь на диване, и вдруг к тебе подсядет бабеночка, хорошенькая этакая, и ручкой тебя...» — застыл над разомлевшим от его фантазий приятелем в немыслимой позе, балансируя на одной ноге, изображая собою диван, бабеночку, кажется, и самого Подколесина, а заодно и весь восторг подобной ситуации. К Агафье Тихоновне он подмазывается моментально, тут же выпроваживает женихов и, бес-искуситель, нашептывает в полумраке растерянной невесте, что выбирать надобно именно его протеже, а всем остальным сказать: «Пошли вон, дураки!» Тем резче смена ноты в финале: Подколесина поминай как звали, а в голосе Кочкарева возникает странная, будто не из этого представления залетевшая, беспомощная и виноватая интонация: «Ну... я побегу... возвращу его?..»
Актер неожиданностей? Да, безусловно. Он легко и охотно подхватывает все те резкие повороты и ходы, которые предлагает ему режиссер (а Валерий Белякович неистощим в их изобретении). Авилов и сам мастер на такие штуки. Каждое его появление на сцене — своеобразный цирковой выход, «антре». Чем острее рисунок, чем экстравагантнее поза — тем лучше. Если когда-нибудь эти фейерверки, каскады выдумки обернутся повторами, тогда и будет время беспокоиться, а сейчас до этой минуты, кажется, далеко.
Но я не только это имею в виду, говоря: Авилов — актер неожиданностей. Вот маленькая, скромная роль в «Старых грехах», спектакле по рассказам А.П.Чехова: Альфонс Шампунь из рассказа «На чужбине» — француз, застрявший в российской глубинке без документов и денег. Приютивший его помещик, человек не злой, но осовевший от скуки, развлекается тем, что поносит на разные лады соотечественников Альфонса, поносит бурно, увлеченно, смешно. Сам Шампунь в первый момент тоже вызывает хохот: этакая ожившая карикатура на наполеоновского солдата времен бегства из Москвы. Но есть что-то, мешающее смеяться. Актер очень сдержан в пластике: перед нами маленький, сжавшийся в комок человечек, который следит затравленным взглядом за разошедшимся патроном, изредка робко пытаясь возразить. Проглатывая очередное оскорбление, он вздрагивает и сжимается еще сильнее. В этой жалкой, скорченной фигурке — мука униженности, мука зависимого положения. Актер живет этой мукой.
Валерию Беляковичу этот актер обязан, по-видимому, дважды. Во-первых, тем, что в театре-студии были разработаны его способности актера комического и гротескного, рискованно-смелого в представлении. Во-вторых, тем, что Белякович угадал и помог развиться в нем дару перевоплощения и глубокого, на редкость заразительного переживания, его сильному природному темпераменту и тонкой интуиции.
За редчайшим исключением, драматические герои Авилова жаждут отдать себя. В бескорыстном стремлении к этому они способны поставить себя в комическое и нелепое положение, но любая подлость органически им чужда. Их отличает удивительная человечность. Сатирической жилки в актере Авилове нет: он почти всегда симпатизирует своим героям, проживая их сценическую жизнь с безоглядной самоотдачей и душевными затратами — как свою собственную.
В спектакле «Штрихи к портрету» (композиция по рассказам и статьям В.Шукшина) одна из миниатюр называется «Миль пардон, мадам!». Авилов в ней играет Броньку Пупкова. Этот рассказ Шукшина об очередном «чудике». Бронька «достал» жену и односельчан выдумкой о том, как стрелял во время войны в Гитлера и промахнулся. Он рассказывает эту байку каждому новому в деревне человеку, после чего напивается и затевает драку. Рассказ этот, грустный и забавный одновременно, и судьба его героя, нелепого фантазера Броньки, неожиданно приобретают в постановке В. Беляковича трагическое звучание. Текст старательно очищен почти от всех «снижающих» деталей в характеристике персонажа. Полутьма пустой сцены, просчитанная до мелочей музыкально-световая партитура — актер в центре, все работает на него. Ничто не отвлекает от Бронькиной исповеди. Это — история души.
Свой рассказ Бронька начинает в духе охотничьей байки, но постепенно в интонациях балагура и рассказчика возникают странно-серьезные нотки. Взгляд Броньки становится отсутствующим — он уже не видит своих слушателей. Он уже не рассказывает — он снова там, в бункере Гитлера, прижимая к груди драгоценный пакет с браунингом, ищет взглядом в толпе генералов ненавистного фюрера. Смех в зале сменяется напряженным молчанием. Вдруг — пауза. Бронька сжимается, как стальная пружина. Хриплый голос рвется от волнения: «И тут вышел... он!..» Еще несколько секунд звенящей тишины и: «Смеешься, гад?! Дак получай за наши страдания! За наши раны! За кровь советских людей! За разрушенные города и села! За слезы наших жен и матерей!..» Крик на пределе, яростный, ненавидящий, полный мстительного торжества. В этом крике, стремительно распрямившейся фигуре, во вздрагивающей от выстрелов руке — разрядка предельного напряжения...
...И тут все обрывается. Фигура Броньки надломилась, застывшее белое лицо, переполненные ужасом глаза, севший голос, и почти шепотом: «Я стрелил... я промахнулся...» Лицо спряталось в ладонях, плечи вздрагивают. Он плачет, снова — с мукой, болью, отчаянием — проживая все перипетии своего неудавшегося покушения... которого не было! Но для него сейчас — это реальность, все было. И актер заставляет нас поверить, пусть не умом, а сердцем: да, было...
Тут в рассказе Шукшина кульминация, дальше все идет по нисходящей. А в спектакле — неожиданность: актер наносит зрителям еще один эмоциональный удар. В финале, когда Бронька, напившись, вызывает мужиков на драку, вдруг снова возникает надрывный крик, но в нем нет больше той благородной ярости — лишь озлобление и отчаянный вызов.
За этого Броньку больно. Видимо, по духу этот человек — герой. И сам чувствует это. Но уж так сложилась судьба: он промахнулся мимо чего-то главного в жизни, как в фантазии промахивается в Гитлера, стреляя в упор. Человек незаурядный и талантливый, широкая русская натура, он завяз в жизни, так и не осуществив себя. И только в нелепой, «искажающей историю» выдумке, проживаемой вновь и вновь как реальность, да еще в драках — чтобы один против всех и чтоб забыться — смогли найти хоть какой-то, пусть жалкий, выход силы этой души.
Авилов — актер с острой тягой к контрастам, антитезам, и не только в пластическом рисунке ролей. В своих переживаниях герои Авилова тоже постоянно бросаются в крайности. Одновременно сильные и беспомощные, резкие и нежные, жестокие и бесконечно мягкие — они изначально лишены внутренней гармонии. Благополучие — не их удел.
Таков и его Мольер из одноименной драмы М.Булгакова. Первая большая драматическая роль Авилова, она, на мой взгляд, и по сей день самая удачная, самая законченная.
Сцена объяснения Мольера и Арманды. Руки мужчины бережно и трепетно обнимают девушку, в любви которой для него последняя возможность простого человеческого счастья. В его хриплом голосе бесконечное разнообразие оттенков трогательной нежности, восхищенного любования, беззащитной надежды. Сильный, резкий человек, он беспомощен перед ней.
Но вот разговор с Мадленой перед разрывом. Мольер прячет от нее глаза, ссутулился — на плечи камнем легло ощущение своей вины. Долгие паузы: каждое слово дается с трудом, за каждое — мучительно стыдно. Но все зашло слишком далеко — узел должен быть разрублен. Поэтому обреченно, но с облегчением выдыхает он самые жестокие — и последние — слова.
Авилов уже по своим необычным внешним данным поставлен вне обыденности. И стилевые признаки театра-студии — яркая театральность, акцентировка интонации, подчеркнутость жеста – присутствуют у него постоянно. Этот актер живет на сцене по законам не быта, а театра, но тут уж он предельно, яростно искренен. Авилов постоянно нацелен на зал и раз за разом «бьет» по нему напором чувства, вызывая у зрителей немедленную ответную реакцию сопереживания. Он захватывает зал сильнейшим эмоциональным посылом. Переживание у этого актера совершенно оторвано от быта и осуществляется по более высокому счету.
Не так часто встретишь актеров такого типа, существующих на театральной концентрированности переживания. Но не такой ли способ жизни на сцене и нужен, чтобы сыграть, например, Мольера, гения и человека? Гения — так, чтобы все поверили в его талант. Мольер в спектакле В. Беляковича — человек, но гениальный человек.

«Мольер» М.Булгакова.
Мольер
У этого Мольера на руках — Театр. Его Театр. Его детище, счастье, смысл жизни. Театр, который так хрупок и уязвим. Разрушить его ничего не стоит, тем более что вокруг одни враги, и могущественные. Мольеру позарез необходима поддержка короля: без этого гибель. И в начале спектакля на авансцене в луче света изогнутый в угодливом поклоне человек произносит льстивый стихотворный экспромт. Голос Мольера звенит от напряжения, слова отчаянно выкрикиваются, во взгляде снизу вверх — тревожное ожидание: как отреагирует Людовик? Черт с ним, с унижением! Сейчас самое главное — выиграть схватку за Театр, а для этого нужны весь талант, опыт, самообладание.
Зато за кулисами Мольер уже теряет контроль над собой: яростный, почти истеричный срыв из-за мелочи — с руганью и кулаками на слугу Бутона, да так, что оттаскивать приходится силой. Через минуту пришел в себя: на Бутона взглянуть неловко и руки девать некуда. И никак не скрыть смущенных, виноватых интонаций в голосе, мольбы извинить — во взгляде. Бутон, конечно, не обижается на его вспыльчивость — мэтр ведь не со зла. Просто он живет на пределе, принимая на себя все удары и беды. А им нет конца: умирает Мадлена, уходит Арманда, предает Муаррон, травит Кабала. Даже последняя надежда — Людовик — и тот бросает на произвол судьбы. Как необходимы силы, а их уже нет! У Мольера не просто нет сил бороться — нет сил жить. Приговор короля подкашивает его окончательно, в буквальном смысле. Он падает тут же, на глазах у Людовика — молча, тяжело, страшно, как человек, раненный смертельно. Мольер так и не сможет оправиться от этой раны: сгорбится, осунется, постареет. Ему будет дано еще лишь одно мгновение, когда обессилевший человек отступит перед гениальным художником: в финале, несмотря ни на что, он все-таки выйдет играть свой последний спектакль.
Мольер опять на подмостках. Больной, измученный человек остался за кулисами, перед нами снова — великий актер. Сцена — его королевство, где он может все. Но не выдерживает больное сердце. Музыка всхлипывает и обрывается, в тишине сквозь темноту пустой сцены луч бьет в безжизненно распростертое тело. Мольер завершил свой последний спектакль...
Рассказывают, что на сцену Авилов пришел случайно, никогда об этом не мечтал. Ну что ж, тогда — спасибо случаю, открывшему в человеке талант.
Но тут, по-моему, не только в таланте дело, а и в найденном призвании. Актерство стало судьбой — работоспособности Авилова, его преданности своему делу можно только позавидовать. Без этого непрерывного труда, без абсолютной самоотдачи, питаемой благодатной атмосферой студийности, не было бы пути от водевиля до высокой трагедии. Не было бы права на роль Гамлета.
Драматургия Шекспира всегда была высочайшим барьером для актеров. Тем более «Гамлет». Не собираюсь ничего идеализировать: для Авилова — это сложнейшее испытание, качественно новая ступень в его актерской биографии. Сейчас роль Гамлета еще только складывается, формируется — трудно и мучительно, с упорной работой и поисками на каждом спектакле. Многое в роли уже найдено, но и сегодня у Авилова рядом с превосходными сценами существуют пока «пустые» куски, где сложная метафоричная поэзия Шекспира (кстати, это первая встреча со стихотворной драмой для актера) еще не стала живой речью и болью принца Датского. Но работа продолжается постоянно, и с каждым спектаклем Авилов постепенно приближается к своему Гамлету.
У этого ссутулившегося, усталого человека — измученное лицо и настороженный, недобрый взгляд. Недоверчивый, язвительный, резкий до грубости, он не желает вписываться в жизнь Эльсинора. От подлости во всех ее видах его мутит и корежит. Этот Гамлет — не аналитик. Мучительно пытаясь осмысливать происходящее, он твердо понимает лишь одно: так больше продолжаться не может, терпеть далее нет сил. Он не берется соединять порванную связь времен, а лишь ожесточенно разрушает ненавистное королевство Клавдия. Он ненавидит так же яростно, как и жестоко страдает от неизбежности этой ненависти в мире, где даже любовь наталкивается на стену непонимания. Довериться здесь хоть кому-нибудь — значит погибнуть, до предела обострившаяся интуиция подсказывает, что везде враги. Раз, правда, он поверит: Лаэрту в сцене поединка. Поверит, отринув привычную осторожность, расслабится на несколько мгновений, улыбнется, заговорит приветливо с братом Офелии — и сразу же получит предательский смертельный удар... Я не хочу пока говорить подробно об этой роли — работа над ней далека от завершения. С оценками тут я бы немного подождала, тем интереснее будет писать о Гамлете Виктора Авилова потом.
Чем дольше наблюдаешь за игрой Авилова, тем яснее понимаешь, что на театральной сцене Москвы появился новый, очень своеобразный талант, который заслуживает самого пристального внимания. Трудно загадывать, как сложится дальше судьба этого актера. Сейчас театр-студия на Юго-Западе находится на подъеме. Валерий Белякович работает энергично и плодотворно: каждый год появляется по нескольку премьер. Виктора Авилова ждут новые роли. Что они принесут ему и нам?..