В разговорных шоу в последнее время обозначился ясно выраженный застой. Самое живое из них – "Национальный интерес" – как исчезло в конце прошлого года из эфира, так, несмотря на все обещания, до сих пор не обнаружило каких-либо признаков жизни. Познеровские "Мы" и "Человек в маске" кажутся слишком академичными. "Я сама" Юлии Меньшовой, на мой вкус, специфично. "Про это" – экзотично. Передача "Мужской клуб", по мнению многих, вульгарна, "Моя семья" Валерия Комиссарова, по общему впечатлению, - сальна. И т.д.
Между тем, ток-шоу – едва ли не самый телевизионный жанр. И к тому же, наверняка самый демократичный, поскольку является одновременно и моделью общественного мнения, и инструментом его рефлексии.
То, что на нашем телевидении он до сих пор не может привиться и зажить, полнокровной и самоценной жизнью, – дурной знак. Что-то не так то ли в датском королевстве, то ли на датском телевидении.
Передача "Суд идёт", ставшая с прошлой субботы регулярной, - знак, пожалуй, добрый. Не сглазить бы.
С пилотным выпуском проекта зритель имел возможность познакомиться ещё в прошлом году. Посвящённый разрешению спорной коллизии вокруг демонстрации "Последнего искушения Христа", он ни в чём другом не оказался замеченным, кроме как в способности подогреть интерес к фильму. Передача оказалась успешным рекламным ходом.
Задним числом можно констатировать, что программа выглядела достаточно пресной – ни напряжения интеллектуальной интриги, ни остроты нравственной коллизии. Адвокаты, эти профессиональные краснобаи, смотрелись жуткими занудами. Остальные выглядели не лучше. Пожалуй, только судья был хорош собою – импозантен и самонадеян.
После этого НТВ отважилось сменить производителя. Вещатель отказался от услуг телекомпании "Игра" и вручил судьбу проекта телекомпании "Облик".
Первое же "дело", которое ей досталось, было не столь выигрышным, как то, в котором решалась эфирная участь скандального фильма. В центре зрительского внимания оказался иск к редакции газеты "Из рук в руки": истец был в претензии к рекламным объявлениям об услугах, которые предоставляют колдуны, маги и целители.
Дело оказалось общественно-значимым. Всё-таки речь шла о вещах, которые задевают многих, - о нетрадиционных методах лечения тяжёлых недугов и о роли СМИ в популяризации этих методов…
Дело представлялось интересным, но оказалось не вполне конкретным, поскольку на суде отсутствовала пострадавшая сторона. Всё, о чём могли дискутировать процессуальные противники, так это о потенциальных виновниках и гипотетических жертвах самодеятельных врачевателей. Неудивительно, что дискуссия довольно скоро приобрела художественно-гуманистический характер. Примерно как в пьесе пролетарского писателя А.М.Горького "На дне", где бомжи страстно спорили о пользе и вреде утешительства. Там героем дискуссии стал старик Лука, который пришёл, всех обнадёжил, а затем в самый драматический момент растворился в небытии.
Спор этот в пьесе, как мы помним ещё со школы, поднялся на недосягаемую философскую высоту. Отъявленный романтик Сатин занял противоречивую позицию: то он проповедовал правду (которая – "Бог свободного человека"), то выступал за святое право человечества на сон золотой и красивый мираж.
Спор этот как повис тогда, в начале века, так и "висит" по сию пору. Его не разрешили ни Горький, ни Станиславский, ни сама жизнь. То есть ни революция, ни контрреволюция. Его тем более не удалось снять с повестки эпохи в минувшую субботу по ходу телевизионного спектакля.
Смысл "спектакля" в другом – в его конструкции. Инициаторы "Суда" рискнули сместить акцент. Главными действующими лицами на новом телепроцессе стали защитники, в ролях которых выступили не профессиональные адвокаты (как это было в первом случае), а журналисты. И сделали они это вполне успешно, оттенив тем самым прошлую неудачу.
Игравший судью Владимир Ворошилов в той первой передаче сильно тянул на себя одеяло. Его герой смотрелся импозантным начальником, который одних одёргивал, к другим милостиво снисходил.
В новом же "деле" судью играет опять же "человек со стороны" – театральный режиссёр В.Белякович, но он уже не начальник, а всего лишь арбитр, человек, следящий за соблюдением правил, но не оценивающий аргументацию субъектов процесса и тем более не расставляющий моральные точки над i.
В фокусе же внимания – состязание процессуальных противников, и это та черта, что отличает конструкцию демократического судебного разбирательства, от суда собственно советского, где, как было всем понятно, истина в кармане у судьи.
Разумеется, документальный телеспектакль, основанный на материале судебного процесса – действо специфическое. Если оно занимательно, то его формат (50 минут) слишком мал, если же скучное, то и полчаса – много. Специфика такого "спектакля" требует прямого эфира, или по крайней мере записи в режиме "live". Сейчас же понятно, что метраж самого процесса раза в три превышает ту выжимку, что мы видим на телеэкране.
Кроме того, "игра в суд" требует особой деликатности в соединении театрального и житейского. Тут нет ни сценической рампы, ни кинематографической рамки, позволяющих зрителям легко сориентироваться в лабиринте условно-безусловной реальности. Пример с прозревшим мальчиком заметно деформировал сюжет "Суда" и отвлёк от сути иска, поскольку нарушил равновесие между реальностью и игрой в реальность.
В конце концов, смысл подобного шоу не столько в том, чтобы найти решение юридической задачки, сколько в стремлении оставить телезрителя перед выбором.
… Как правило, на телевидении нас всё больше заставляют входить в положение то детектива, то прокурора, то адвоката… Или в положение жертвы, а то и преступника… Дело это в сущности нехитрое. Потому что здесь каждый из нас имеет право на односторонность и однозначность. А вот каково оказаться на месте присяжного заседателя, человека, который в силу объективных причин должен соединить правоту закона и сердца, нам по большей части неведомо.