С. Мрожек. «Братья». Театр на Юго-Западе. Реж. В. Белякович
Кажется, Мейерхольд как-то сказал: спектакль лучше ставить год, но нужно уметь поставить его за неделю (личный скоростной рекорд самого Мейерхольда – три или четыре дня, ушедшие на постановку «Норы»). Представить себе Валерия Беляковича, работающего над спектаклем год? просто невозможно. В театре, где в период становления спектакли ставились после основной работы (прямо-таки мечта евстигнеевского героя из фильма «Берегись автомобиля»), такой роскоши, как долгие репетиции, позволить себе не могли. С тех пор много воды утекло. Среди бывших работяг-актеров появилось немало заслуженных. Бывший народный театр, который не имел когда-то даже права продавать билеты, сейчас отмечен на международных фестивалях. А пульс здесь до сих пор остался «учащенный». Можно было бы вспомнить, что «служение муз» не терпит суеты», если бы среди разных спектаклей театра не было бы много хороших. Они ставятся неделями, а дорабатываются и изменяются, как любое живое существо, годами и десятилетиями, становясь спектаклями-долгожителями, вроде ленкомовских.
«Эмигрантов» Валерий Белякович ставил десять дней. Но даже на «сыром» прогоне стало ясно, что тема эта для него давно и глубоко выстрадана. Когда Валерий Белякович решил назвать спектакль по «Эмигрантам» (хотя персонажи Мрожека не братья), в театре никого это не удивило. Один – рефлектирующий интеллектуал, который насильно тянет другого в рай, поддразнивая его до унижения. Другой – простой (от сохи ли, от станка или отбойного молотка – неажно), органичный, как река или дерево, «не обезображенный интеллектом» и прогрессивными теориями, которые порой легко доводят и до ада, только позволь им взять верх. Иногда казалось, что браться Беляковичи играют самих себя.
Свободомыслящий интеллигент уезжает из тоталитарной страны в капиталистический рай и хочет написать книгу о рабстве, мечтая ошеломить благополучное человечество. Спустя какое-то время он перетаскивает к себе брата-работягу, отрывая от жены-детей и от родины с ее гарантированной нищетой. А тот и в капиталистической раю остается покорной рабочей скотинкой, которая упрямо не желает вырваться за пределы своих представлений. Разве что за границей он может что-то заработать, чтобы вернуться на родину не с пустыми руками. Ничто не вызывает такое презрение старшего, как плюшевая обезьяна, в которую младший зашивает деньги – плату за свое новое, пусть более комфортабельное рабство: от накопительства отказаться сложнее, чем от гарантированной нищеты. Ничто не вызывает такую жалость старшего, как покорная и бездумная готовность к смерти младшего брата, который превращается на работе в инвалида. Так ненавидеть и так жалеть можно только что-то кровно родное.
Старший, обрубивший все человеческие связи ради свободы (Валерий Белякович), - как перекати-поле. Младший (Сергей Белякович) – как вырванное с корнем невзрачное, но морозоустойчивое растение. Но в любом случае в тропическом цветнике чужеземных ценностей и возможностей им обоим делать нечего. И дело даже не в том, что диссиденты и невозвращенцы отошли в прошлое. Человеку вообще свойственно убегать от себя в эмиграцию, становясь ее пожизненным заложником.
«Братья» - поединок монологов в новогоднюю ночь, по накалу напоминающий Достоевского. Спектакль – как озноб, от которого бросает то в жар, то в холод. Прав не тот, чья истина «весомее», а тот, кто страдает. Страдают же здесь оба – каждый по-своему. Не успеешь по-интеллигентному поддакнуть старшему, обличающему рабство по обе строны железного занавеса, как наваливается острая жалость к младшему. Тем более что именно младший первым сбросил свое рабство – игрушку, набитую деньгами. И тем самым спровоцировал старшего избавится от своих оков – собственной книги об идеальной рабе, написанной «идеально свободным» человеком. Ибо абсолютного рабства, как и абсолютной свободы, не бывает. Бывает краткий миг освобождения, когда человек вдруг может с легкостью отказаться от собственных идей, штампов, опыта и иллюзий. И стать равным самому себе. Что дарит этот миг? А ничего – все меньше надежд, что из эмиграции можно вернуться домой. Все меньше иллюзий по поводу того, что жизнь можно раз и навсегда понять и свести к формуле. Все яснее сознание того, что она, эта жизнь, утекает сквозь пальцы. И утекает все стремительнее с новым годом.