«Эдип-царь» – одна из древнейших трагедий в истории театра, и одна из самых совершенных, по признанию самого Аристотеля. В то же время это первый в мировой литературе образец детективного расследования, причём весьма изощрённого: тот, кто ведёт расследование (Эдип), обнаруживает, что он и есть преступник. Пожалуй, ни в одном из произведений мировой литературы так убедительно не показана сила судьбы, когда действия индивидуумов, направленные на то, чтобы избежать рока, неумолимо приводят к исполнению предначертанного (фиванскому царю Лаю и царице предсказано, что их сын убьёт отца и женится на матери, они, искалечив младенцу ноги, бросают его в горах, но он, спасённый, усыновлён коринфским царём и назван Эдипом. Выросши, Эдип, в свою очередь, узнаёт от оракула, что убьёт отца и женится на матери, но, не зная, что родители приёмные, убегает из Коринфа в Фивы, по дороге в случайной ссоре убивает царя Лая и, избавив фивян от Сфинкса, избирается ими царём и женится на вдове Лая).
Миф об Эдипе, переработанный в «эдипов комплекс» – один из краеугольных камней психоаналитической теории Фрейда, ставшей важным элементом современной культуры. А ещё – знаменитый фильм Пазолини, проход ослеплённого Эдипа (с кровавыми глазницами) в исполнении Жана Марэ в фильме Жана Кокто «Завещание Орфея», многочисленные обработки для сцены нового времени (Гофмансталя в постановке Макса Рейнхардта, того же Ж.Кокто)…
Трагедия обросла таким «культурным слоем», что решиться на её постановку может лишь театр, ставя¬щий большие задачи.
Поскольку выразительные средства античного театра существенно отличались от сегодняшних (более значимы были слова, интонации и менее значимы – мимика, жесты, мизансцены), режиссёр должен прежде всего решить задачу совмещения эстетики современного театра с традициями античного. В.Белякович придумал сценическое решение простое и в то же время многофункциональное: складные перегородки из гофрированной жести и высекают куски места действия для героев и хора, придавая пространству сцены необходимую динамику, и громозвучно отражают отчаянные удары кулаков трагических героев (таковые удары – в грудь ли, в жестяные ли заборы, составляют коммос – выражение скорби, неотъемлемую часть аттической трагедии).
Хор – элемент в античном театре достаточно условный – превращается у режиссёра в довольно-таки конкретную группу домочадцев, вестников и включает в себя даже прорицателя Тирезия (В.Долженков). Типажи (их бороды, причёски) вполне античные, правда, наряды сначала вводят в заблуждение: одинаковые льняные костюмы и сетчатые майки под пиджаками указывают скорее на группу коллег или партнёров по общему делу, чем на царя и его подданных с рабами, и навевают ассоциации то ли с вестсайдской историей, то ли с сицилианской мафией (на задворках, среди гаражей или строительных заборов из гофрированных листов). Потом начинаешь догадываться, что так, по-видимому, одеваются современные фивяне и коринфяне (сиртаки в исполнении персонажей сделал бы такое впечатление законченным).
На протяжении всего спектакля хор фиванских старейшин производит впечатление семейного клана с «крёстным отцом» – Эдипом. Играют актеры достаточно просто: сказано в пьесе о Креонте (Фарид Тагиев), возвращающемся от оракула – «он радостен», и он входит на сцену, улыбаясь во весь рот. Домочадец же (Дмитрий Козлов), наоборот, всё время выказывает нетерпение и гнев. Таким образом, театр вносит контрасты в образы спектакля, делая его сценичнее. Понятна цель режиссёра и в следующем приёме: в кульминационный момент представления, когда трагедийный накал стремится к пределу, вестник из Коринфа (Андрей Санников) балагурит, устраивает даже клоунаду, изображая плач младенца Эдипа. Здесь, видимо, постановщик решил смягчить трагизм происходящего шутовством, как это часто делали Шекспир и Чехов в своих пьесах. Этот приём позволяет освежить утомлённое трагедийным содержанием внимание зрителя.
Центральную роль Эдипа играет Евгений Бакалов. Его Эдип сильно напоминает распространёный, особенно в нашей стране, тип людей (и мужчин, и женщин), которые характеризуются острыми подбородками, иронически и скорбно опущенными уголками губ, осуждающим, обличающим взглядом. Такой человек сутулится и часто, выгнув шею, на кого-то гневно указует перстом. Он требователен к себе и другим, но порой считает, что у него самого всё в порядке, и поэтому больше претензий предъявляет к окружающим. Когда же дело касается его интересов, часто идёт на компромиссы и с другими, и со своей со-вестью. Внешность исполнителя идеально подходит под этот тип, и характер таких людей он уловил и воплотил очень достоверно. И этот образ не противоречит идеальному образу героя античной трагедии в понимании Аристотеля: «…Тот, кто, не отличаясь ни доблестью, ни справедливостью, подвергается несчастью не вследствие своей порочности и низости, а вследствие какой-нибудь ошибки, между тем как раньше он пользовался большой славой и счастьем, как, например, Эдип…» Но… образ такого архетипического персонажа всё же не может опираться лишь на один хорошо подмеченный характерный тип. В данном случае «человеческое, слишком человеческое!..» мешает как образу главного героя, так и всему спектаклю вырасти до масштаба величайшей из античных трагедий.