Мамонтов Алексей Николаевич

Информация:

Текст печатается с сайта ЛЕГЕНДА О ЮГО-ЗАПАДЕ (Запасники), сохранившего записи старого форума Театра на Юго-Западе (2001-2005)
Клио написано 07-05-2002 17:12 / Ольга Климова

Продолжая разглядывать групповой портрет прежнего Юго-Запада, можно определить на нем место Алексея Мамонтова — в роли «маленького человека». Резонеры и неврастеники, униженные и оскорбленные, недотепы и герои по случаю — это его персонажи.

И конечно, мельчайшим из малых, атомом посреди Вселенной был Петр Иванов сын Бобчинский. Особенно это подчеркивалось тем, что, кажется, впервые в истории театра режиссер додумался поделить «двух коротеньких человечков» не поровну, а в масштабе 2:1, определив Мамонтова в партнеры Владимиру Коппалову. А в сцене взяток, когда он молит смиренно:
— Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский... Да, если этак и государю придется, то скажите и государю, что вот, мол, ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинский, — и вовсе возникал эффект «перевернутого бинокля». Бобчинский съеживался, становился еще меньше и как бы отдалялся, оставляя перспективу огромной страны (да что страны — земного шара), где в затерянном городишке, от которого три года скачи — никуда не доскачешь, маленький человечек вдруг эти космические масштабы осознал. И глянув, ужаснулся и засомневался сам — ЖИВЕТ ли?.. Сцена эта трогала до слез и служила своего рода лакмусовой бумажкой. Непременно случался в зале толстокожий зритель, который находил зрелище уморительным и начинал приглашающе смеяться. Но тут же замолкал растерянно, не встретив поддержки. Может быть, для кого-то этот эпизод стал нравственным открытием...

Бутона в интерпретации Алексея Мамонтова судьба, похоже, уберегла от страшной ошибки — когда-то в Лиможе он мечтал стать актером. Куда там... Вот В.Гришечкин и М.Докин в этой роли актерствуют вовсю. Пускай их сцена — закулисье, но зато какие партнеры! А Бутон Мамонтова рожден был для служения чужому таланту. Ничего актерского в нем не было, при малейшей обиде краска заливала лицо, еще чуть-чуть — и в слезы. (Эта редкостная для мужчин-актеров способность, видимо, сказывалась на распределении ролей.) Гораздо больше, чем порванный кафтан, его мучила мысль о том, что он чем-то расстроил, не угодил, не смог помочь своему обожаемому Мэтру. Он гордился Мольером, как ребенок гордится старшим братом или отцом. Каждой клеточкой разделял радость от удачного экспромта на королевском спектакле. Вовсе не шутом у трона, а скорее, верным псом наскакивал на Арманду: «Вы что, хотите, чтобы он умер? У него больное сердце!» Отчаянно защищал Мольера от него самого, восставшего на королевскую власть. Но делал это так неуклюже, что вполне заслуживал вердикта «Боже, какой бездарный дурак!» Ну пусть, пусть бездарный — но ведь преданный без остатка... И когда на вопрос Лагранжа «Почему Вы не идете к нему?» он почти грубо, с вызовом бросал: «Не хочу!» — Бутон продолжал сквозь слезы недоуменно и мучительно вглядываться в зеркало, отражавшее сцену, куда навеки ушел от него Мольер.

А теперь представьте себе чистый лабораторный эксперимент — Бутон без своего Мэтра. То есть Поклонник налицо, а вместо Таланта — фантом, мыльный пузырь. «Школа любви» Э.Ветемаа многих обманывала своим названием, от нее ждали чего-то вроде «Школы жен». А находили, если угодно, иллюстрацию Послания к Коринфянам: «Любовь долготерпит, милосердствует, не ищет своего... всему верит, всего надеется, все переносит». Это история о том, как жили-были перед войной два друга, начинающих актера. И один из них (Рудольф — А.Мамонтов) считал другого (Фердинанд — В.Гришечкин) гением. Но Фердинанд исчез «в смуте сложных военных событий». Точнее даже — «в шмуте», потому что перед тем, как исчезнуть, выбил своему почитателю зубы. А тот, уцелев, организовал музей памяти своего гениального друга, где отсутствие зубов тоже стало одним из экспонатов — наряду с манекеном в костюме из лучшей роли и записью коронного монолога (маленький шедевр В.Гришечкина, вполне достойный места в театральном музее). И эта чистая любовь оказалась настолько заразительной, что сначала Рудольф обретает добровольную помощницу — столь же одаренную душой Анне-Май (И.Бочоришвили), а уж вдвоем они делают славу Фердинанда поистине всенародной. Но тут, к несчастью, воскресает сам «гений». Не то беда, что поначалу запись монолога Анне-Май называла карканьем, а чучело Мефистофеля хоть кому внушило бы страх. Беда, что «гений» оказался бездарен и как актер, и как человек. Это испытание в полной мере проявило главный талант Рудольфа — дар бескорыстной и жертвенной любви. Герой А.Мамонтова старался сперва не замечать очевидного, заметив — найти оправдание, не найдя его — простить. Но прощать без конца невозможно. Рудольф и злится на себя, и мучается, не умея отказаться от Любви как способа существования.
Отказываться и не пришлось. Фердинанд, решивший вернуться на сцену, задал своим помощникам урок — разучить старинную канцону поэта Бернарта де Вентадорна. И вот они твердят на два голоса: «Любимой краше нет моей, — раздраженно заявляет Рудольф. — Уж это точно. Только жаль — Любовь приносит мне печаль И слезы горькие, ей-ей!» «Его увижу наяву — Румянец на моих щеках, — старательно объясняет Анне-Май. — Он так меня волнует, ах, Как ветер чуткую траву». А дальше, как в сказке, глаза их встретились, и... «Я превращусь без лишних слов, О Донна, в Вашего слугу! — вдохновенно клянется Рудольф. — Любое выполнить могу — Лишь прикажите, я готов!» И стройный дуэт венчает картину: «Бреду, оковами звеня, Ключ от цепей в его руках!» — «О, хоть бы пожалела, ах, Моя тюремщица меня!» ...Они не станут мстительно крушить свое прошлое. Сняв аккуратно со стен и сложив экспонаты, они закроют музей и уйдут — два свободных человека, сдавших трудный экзамен в этой школе Любви.

...

О «Женитьбе» речь шла уже в рассказах об Ольге Авиловой и Ларисе Уромовой. Подколесин «мялся и маялся» (пожалуй, лучше PENDRAGONа и не скажешь), но бежал от собственного счастья, потому что не вытерпел насилия над собой.
Муций в «Калигуле» — мычание человеческой протоплазмы. Герои А.Мамонтова в «Русских людях» и «Агенте 00» — один был сыгран всерьез, другой — немного шаржированно, но оба изначально неприспособлены для подвигов, которые заставила совершать их жизнь.
Так же и Шарлемань в пьесе Е.Шварца — больше, чем Дракона, испугавшийся собственной минутной храбрости.
Но был еще участник джаз-банда в «Трех цилиндрах», про таких «говорят, музыканты — самый циничный народ...»
Был правдолюбец Нелькин в «Трилогии» — довольно язвительная пародия на Чацкого.
Розенкранц — ма-аленький человек при о-очень больших покровителях: надменно вскинувший подбородок и слегка подпрыгивающий на цыпочках.
И самая яркая роль — Фискал в «Жаворонке», оживший лист «Каприччос» Гойи.

Изможденный собственными страстями, затянутый в сутану, с убранными под шапочку волосами, — этот персонаж даже не вполне походил на человека. Словно огромный паук сплел в углу паутину и исступленно метался по ней в предвкушении вожделенной жертвы. Экстатический блеск глаз, раскинутые руки и скрюченные пальцы, которые то вцеплялись в стену, то — незримыми когтями — в Жанну, то старались скрутить и отбросить прочь упавший на Фискала луч света. И еще этот святой отец был одержим дьяволом, имя которому — Человек. «Человек — это нечисть, это похоть и грязь!» Жадно вслушиваясь в рассказ Жанны, Фискал маниакально населял его собственными химерами — обнаженными телами святых, так что не выдержал даже церковный суд. «У каждого свой дьявол, каноник», — эта фраза Ануя рифмуется сегодня на сцене с вердиктом Сартра: «У каждого свой Ад».

И еще об одной стороне стоит сказать. Репертуар первых лет Театра-студии на Юго-Западе воспринимался зрителями как спектакли-послания. Сквозной темой проходили в нем идеи достоинства, внутренней свободы, абсолютной ценности каждой человеческой жизни. И очень важно было, что актеры ощущали эти мысли как свои и старались (несмотря поначалу на недостаток мастерства) передать их со сцены в зал, — а оттуда они расходились дальше, как круги по воде. Роли Алексея Мамонтова никогда не были игрой ради игры. В каждой из них был свой message. Они несли тепло и сочувствие к «маленькому человеку», иногда — иронию, часто — жалость, но всегда — уважительное внимание к тому — порой огромному — чувству, которое жило в его душе. И не меньше, чем общепризнанные «герои», эти роли участвовали в формировании того, что в «Сравнениях» было названо «Юго-Западный Путь» — человек, духовным усилием поднимающийся с колен.