Три сестры (1999-2002)

Из интервью с Валерием Беляковичем: 
— О чём ваши «Три сестры»?
— Ну о чем… Нравится мне этот вопрос… Я поставил спектакль — смотрите, о чём.
— Когда Някрошюс привёз «Трех сестер» в Москву, нашлись такие, кто сказал, что он спектакль поставил про то, как русские уходят из Литвы…
— Ему видней.Я учился вместе с Эмисом, у него на всё свой личностный взгляд. И на Чехова, и на Гоголя. И не всегда, как говорится, наши взгляды совпадают… В нашей постановке, между прочим, персонажи тоже не вполне традиционны. Начать с того, что они наряжены в камуфляж. Жизнь у нас теперь такая — камуфлированная, что поделаешь… Не пошли у нас исторические костюмы. На сцене — рояль, намёк на усадьбу, только штрих. Никакого расхожего бытовизма. Вообще до тех пор, пока у меня не продумана сценография, я к спектаклю не приступаю. Мне нужен «космос», пустое пространство и, как у Треплева, — «вид на озеро». Словом, среди наших «постоянных» авторов — Гоголя, Булгакова, Шекспира, Ионеско — Чехов, надеемся, займёт достойное место.
Ольга Фукс (газета «Вечерняя Москва», 08 октября 1999)

«Жесткий, нервный, почти что агрессивный спектакль в стиле „милитари“. Никаких березовых аллей и длинных платьев. Вместо них решетки и камуфляжная форма. Здесь нет ни взрывов, ни выстрелов, но ощущение, что где-то рядом идет война, присутствует постоянно. И ночной пожар в третьем акте кажется последствием авианалета. Офицеры сорванными голосами отдают команды, суета военных профессиональна и отработана во множестве таких же чрезвычайных ситуаций. У сестер остаётся только одно желание — чтобы этот кошмар кончился.Речь идёт не о духовных исканиях чеховских героев — нужно выжить чисто биологически. Не сойти с ума от происходящего вокруг. И самое ужасное, что это спектакль про нашу сегодняшнюю жизнь».

(газета «Ваш Досуг», № 48, 08 декабря 1999)

«А может быть, действительно театр Чехова — первый шаг к театру абсурда, когда все говорят и никто никого не слышит? В театре на Юго-Западе монологичность чеховских пьес проявилась столь отчётливо благодаря отстранению, которое Белякович использует во всех без исключения спектаклях. Его актёры не обращены друг к другу, а всегда — в зал. Но если обычно этот приём лишь усиливает комизм или трагизм ситуации, то тут он сработал впрямую: монологи отправляются в никуда, не требуя отклика.А всё-таки, когда не слышат — как это больно. И чеховская драматургия снова и снова говорит нам об этом».
Елена Мовчан («Искусство»/приложение к газете «Первое сентября», № 43(163), ноябрь 1999)


В тот сезон Валерий Романович выпустил шесть премьер на Юго-Западе. Словно торопился успеть до конца века. К тому времени театральные критики во всю упрекали его в том, что он выдохся, повторяется, сел на штампы. А он искал выхода из творческого кризиса. Доказывал себе, не критикам, что его источник вдохновения не иссяк. Материал для постановок искал на сопротивление. Много раз до этого повторял, что Чехов — не его драматург, а тут вдруг сразу две постановки: «Три сестры» и «Чайка». Первый спектакль вышел жёстким и суровым (рубил с плеча), а второй — нежным и лиричным (сплёл как кружева). Удалось ли ему увидеть космос за чеховскими текстами? Сколько зрителей — столько мнений. Почитав прессу о спектакле «Три сестры» на сайте театра, невольно удивляешься — будто критики говорят о разных спектаклях. Мне лично ближе всех отзыв Елены Мовчан. Это был театр абсурда. И тот же эффект, что у классиков этого театрального направления: каждый зритель трактует абсурд на свой лад.
В моей памяти остался образ, созданный Ольгой Ивановой. В нём было нечто тёплое, женское, традиционное и успокаивающее, я всё время переключала внимание на неё, чтобы не было страшно и холодно во время спектакля.

Анна Китаева