Долженков Валерий Михайлович

«Ещё учительница пения в школе говорила: „Люди большие деньги платят, чтобы в цирк попасть, а тут вызови Долженкова к доске — и никаких денег не надо платить“. Так что тяга к искусству у меня была всегда. Лицедейство мне было близко изначально. Ходил в дом пионеров, тогда это было средоточие занятий искусством….» — так Валерий Михайлович, вы начинали рассказ о своей жизни. Театр в Рязани, театр в Красноярске, Москва… ВГИК, ГИТИС… Юденич, Белякович, Юго-Запад… Млечный путь вам под ноги, дорогой Валерий Михалыч! Спасибо, что нам так долго было по дороге! Это было прекрасное путешествие!

Анна Китаева



Вспоминая Валерия Михайловича Долженкова, на ум приходит одно неожиданное определение: «теплый». В нем была удивительная теплота, доброта, — и неиссякаемый юношеский задор, сопряженный с ощущением некоторой наивности: Дон Кихот сцены.В Театре на Юго-Западе он сразу же «попал» в роли, которые принято считать «фактурными»: благородная седина, яркая внешность — все это обеспечивало ему и зрительскую любовь, и режиссерское внимание. Он мог быть при этом и невероятно смешным и даже немного нелепым, как его дон Лусио в «Куклах», быстрый, мельтешащий, весь сделанный на череде ярких, заведомо картинных жестов: эдакий персонаж комедии дель арте. А мог быть — зловещим и даже пугающим, как его Каифа в «Мастере и Маргарите»: в сцене, когда он выходил и цедил сквозь зубы «Синедрион требует освободить Вар-равана» у зрителей по спине всегда бежал невольный холодок. А дальше было преображение — буквально через десять минут он уже превращался в пьяненького старичка, одного из посетителей «Грибоедова», и его бессловесные па неизменно веселили и приковывали внимание.

Он с неизменным веселием рассказывал о своей, как сам говорил «эпизодической кинокарьере», как на советских «восточных» киностудиях его звали играть разных разбойников да басмачей — еще бы, такая фактура: вьющиеся волосы, борода, острый взгляд! А его тянуло в театр, на сцену, хотя в кино он вполне мог бы стать нашим Кристофером Ли — но нет, хотелось прямого контакта со зрителем, ежденевного чуда спектакля, волшебства искусства.

Его Тиресий в «Эдипе» был именно таким чудом: палитра эмоций, которые Долженков выдавал в этой роли, складывалась в настоящую актерскую фугу — единую тему, которая неизменно повторялась, каждый раз дополняясь все новым звучанием. Он играл безумца, но безумца не исступленного, а абсолютно уверенного в собственном даре и божественной правоте, он играл не человека, он играл предназначение, и это, конечно же, завораживало.

Пожалуй, он мог бы быть идеальным Дон Кихотом, если бы вдруг Валерий Белякович вдруг решился поставить свою версию романа Сервантеса — и был бы в этой роли весь спектр таланта Валерия Михайловича: от гротеска до трагедии. Да он таким и был — настоящим рыцарем театра, искренне, до самого конца преданным своему делу, своей сцене, своему зрителю. Это был его дом, это было его счастье — и это была его персональная ответственность перед зрителем: нельзя играть вполсилы, надо постоянно — нет, не играть, а жить! жить на сцене! — как учил Белякович.

И эта сила сценической жизни — она осталась в нас, зрителях, потому что была основана на искренности и доброте. На таких простых, но единственно возможных истинах.

Спасибо Вам, Валерий Михайлович. Любим и помним.

Павел Сурков



Из интервью от 12.10.12:- Ваш первый выход на сцену Юго-Запада? Что это был за спектакль? Когда пришёл на Юго-Запад, просил Беляковича дать мне шанс. И он дал. Это был 94-й год. Первый спектакль был «Ромео и Джульетта», я заменил Черняка. Играл очень плохо. Ну совсем не получалось первое время. Никак не мог войти в струю этого театра. Вплоть до того, что собирался уходить. И потом вдруг от отчаянья появились силы. Когда Чебутыкина сыграл. Больше так, кстати, никогда не удавалось повторить. Вот именно момент сдачи «Трёх сестёр». Я думал, мне конец. А потом вдруг такое из меня пошло. То самое, великое. Больше этого великого не повторилось ни на одном спектакле. Потому, что я уже знал, куда идти. А тогда не знал. Было ещё с Милягой. Когда я не знал, куда идти, что делать. И такое удалось сотворить. Как никогда потом.- Какая ваша любимая роль? Любимая бывает единожды, когда получится спектакль. Вот, к примеру, всё хочу впасть в безумие в «Эдипе», но пока не получается. Но может однажды и получится «любимая роль».



С такой внешностью, как у этого актера, можно еще долго играть благородных отцов благородных семейств. Ну и… «дедморозить» без грима… Однако, по-моему, Валерий Долженков не собирается почивать на лаврах. Он двигается на сцене так, что даст фору многим молодым, и его послужной список пополняется самыми разнообразными и неожиданными ролями. За это, конечно же, надо сказать отдельное спасибо режиссеру.

А что меня больше всего в нем поражает, так это какая-то детскость и непосредственность на сцене, не свойственная актерам с такими благородными сединами. Его роли всегда так свежи, будто он впрыгнул и в костюм, и в образ не десять лет назад, а вот — совсем недавно, может быть, даже еще не совсем освоился в ней. И потому находится в активном поиске. Хорош актер как в ролях столпов закона: Князь Вероны («Ромео и Джульетта»), первосвященник Каифа («Мастер и Маргарита»), тан Ментейс в спектакле «Макбет», — так и во многих характерных ролях. В первых он излучает авторитетность и уверенность. Он полон праведного гнева и готов вершить суд, от которого зависят жизни людей и течение истории. Такому князю, такому первосвященнику нельзя не поверить. Но при этом он уморительный в своей нелепости и восторженности Земляника («Ревизор») и антрепренер дон Лусио («Куклы»), его отец-одиночка Баптиста из «Укрощения строптивой» никак не может управиться с двумя взрослыми дочерьми, а его старый патриций Сенект жутко обижается на Калигулу за то, что тот называет его «женушкой».

Сенект, пожалуй, заслуживает отдельного разговора. Этот персонаж — самое светлое пятно в мрачном и жестоком спектакле. Конечно же, он изначально был задуман автором и режиссером, как тот, кто должен смешить людей. Но благодаря исполнителю этой роли глуповатый патриций обрел такое очарование, что его впору помещать в комедии Рязанова. Его взаимодействие с кровожадным императором полно постоянной смертельной опасности, но зритель смеется так, что совершенно забывает об этом. И кажется невероятным, что с этим героем может что-то случиться. Ведь он добрый. Он смешной… Пожалуй, самая необычная из ролей в репертуаре актера — слепой старец Тиресий в спектакле по древнегреческой трагедии «Царь Эдип». Сцена допроса старца — одна из мощнейших в спектакле. Зритель, как и сам царь, не понимает, действительно ли Тиресий безумен или притворяется, чтобы скрыть правду от Эдипа, пытающегося выведать себе на горе тайну своего рождения. Несчастного старика безумно жаль, он немощен и хочет уйти, но вдруг в какой-то момент он весь преображается — голос обретает силу, взгляд словно становится зрячим, он пророчествует — и это пророчество страшно, как страшен и он в этот момент. Такое резкое изменение требует огромных физических и эмоциональных затрат, но Валерию Долженкову — «моржу» и спортсмену — такие препятствия нипочем. Вот такой вот он — спортсмен, некомсомолец и просто красавец!
Екатерина Негруца