Ванин Алексей Сергеевич

Информация:

«Я где-то прочел или услышал, что самое важное звание в театре - это звание порядочного человека. Дай Бог нам такими остаться».

- Когда я учился в школе, по телевизору начали показывать первые телеспектакли, и я не мог оторваться – так мне было интересно. А в школе, где я учился, был театральный кружок, и я загорелся. Правда, по окончании школы я не мог определиться, куда идти, и мама, увидев мой интерес к театру, предложила мне поступить в театральный. Но я не был готов, тогда она сказала, чтобы я пошел работать в театр кем угодно. Я пришел на Театральную площадь, постучал в дубовые двери Малого, но там никого не было, в Большой даже не рискнул сунуться и решил попытать счастья в ЦДТ, который в 1971 отмечал 50-летие. Правда, и тут все оказалось закрыто – театр был в отпуске. Я расстроился и пошел домой – по улице в сторону Театра Оперетты. И наткнулся на служебный вход в ЦДТ. И меня оформили мебельщиком-реквизитором.

- Директором тогда был знаменитый Шах-Азизов, это было имя, он был президентом Международной ассоциации детских театров (АССИТЕЖ). Благодаря ему Детский театр съездил в Канаду и США со «Сказками Пушкина». До начала сезона мы вытряхивали ковры и кулисы, чистили мебель, но монтировкой я не имел права заниматься, потому что мне не было 18-ти. Мне было интересно все – от осветительского цеха до монтировки, но самым важным событием для меня стала встреча с Валентиной Сперантовой. Она стала моим первым неофициальным учителем,  взяла меня под свою опеку. Много рассказывала о театре вообще, о том, почему в детском театре сложнее работать. Вскоре благодаря одному из своих коллег я познакомился с Юрием Степановичем Ширяевым, который вел студию на Красной Пресне. Примерно год я учился в студии. А в 1972 попал к Геннадию Ивановичу Юденичу.

- Это был, действительно, настоящий тяжелый актерский труд. Нам преподавали историю театра, ее вела Галина Боголюбова, потом ставшая завлитом Театра им. Ермоловой, станок вел балетмейстер из Театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, вокалом с нами занимался педагог итальянской школы, движением и актерским мастерством – сам Юденич.

- Кажется, неофициальное название у нас было Драматический театр мюзикла, а официальное – Московский экспериментальный театр при Союзконцерте. Екатерина Фурцева, открывавшая нас, сказала, что большего нам не положено. Кстати, нас поддержали тогда и Михаил Ульянов, и Сергей Михалков. Так началась моя профессиональная работа в театре. Там я проработал 8 лет, пока в 1980, перед Олимпиадой, всех здоровых парней, несмотря на знакомства и отсрочки (Юденич делал мне их), не отправили в ряды вооруженных сил. Мне даже репетиции в «Малой земле» Брежнева не помогли. И меня отправили на Дальний Восток.

У Юденича я познакомился с Валерием Романовичем Беляковичем. Он еще в 1974 году экспериментировал в Мещерском. И после этого решил открыть свой театр, даже помещение нашел. И рассказал об этом мне, а потом спросил, пойду ли я к нему. И я честно сказал, что как только я уйду от Юденича, сразу же загремлю в армию. Поэтому лучше повременить. «Но я никуда от тебя не денусь», - сказал я. Мне всегда импонировало, как он относился к делу. Он был старше меня лет на 5-6, а я как губка был в то время. И сразу после армии я позвонил ему и пришел в театр. И вот до сих пор здесь.

- Не все было гладко, случались конфликты. Чуть позже я стал его правой рукой, заместителем художественного руководителя, отвечал за административно-техническую часть. Мы же все делали сами. Это был потрясающий период. На мой взгляд, это не только мое мнение, настоящий театр начался с 1980 года. Это был Золотой век театра. Ребята тогда начали понимать, что и зачем они делают. И каждый спектакль, начиная с «Мольера» и заканчивая «Калигулой» в 1991 был великолепным. Это правда был период взлета Романыча и расцвета театра. И после было много хороших постановок – это и «На дне», и «Мастер и Маргарита», «Сон в летнюю ночь», «Ромео и Джульетта», и «Куклы»… Но то десятилетие было невероятным.

- Мне кажется, говорить сейчас должно молодое поколение, они должны получать удовольствие от премьер, интервью, разговоров, статей на сайте. Мы все это проходили, иногда даже слишком бурно. Пока они молоды и могут заниматься только театром, надо ловить от этого кайф. Со временем это может уйти, а когда появится семья и дети, ты будешь больше думать о том, как их получше обеспечить. Жизнь диктует свои законы, и ты неизбежно замечаешь, что не успеваешь что-то делать.

- Я по-прежнему в курсе всех театральных дел, но у меня теперь другой ритм, ритм спокойного удовлетворения. В последнее время я столько наговорил о Театре на Юго-Западе… А сегодняшний театр совсем другой – я о нем говорить не буду, потому что врать я не хочу, а правду сказать не получится. Но я – счастливый человек. Я занимаюсь тем, что люблю. И у меня были прекрасные учителя, о которых я вспоминаю с любовью – Валентина Сперантова, Геннадий Юденич, Иосиф Туманов и, конечно, Валерий Белякович.

Я где-то прочел или услышал, что самое важное звание в театре - это звание порядочного человека. Дай Бог нам такими остаться.

Худющий и жилистый, длинноногий и большеглазый, этот артист - находка для трагикомического репертуара. Подобный репертуар ему не просто по плечу, а природно необходим и неизбежен. Контраст широко распахнутых глаз, в которых сверкает то ли вечное удивление, то ли вечный испуг, с упрямым пристрастием к доступному подобию анализа той или иной сюжетной, то есть, житейской ситуации - постоянно придает сценическим созданиям Алексея Ванина особую содержательность.

У него даже Почтмейстер Шпекин не на шутку занят анализом случившегося в чумном царстве гоголевского "Ревизора". И делает это, опять-таки, всем на горе, с фарсовой нелепой дотошностью, во всем доходя "до самой сути". А то бы жили люди в озаренности надеждой, хоть и напрасной…

Гоголевско-булгаковская линия Юго-Запада всего ярче выявляет актерскую природу Алексея Ванина. Он переиграл (и продолжает воплощать) Кочкарева и Анучкина в "Женитьбе", Глова-младшего, Кругеля и Утешительного в "Игроках", Слугу трактирного (наряду со Шпекиным) в "Ревизоре". В его послужном списке Афраний и Доктор Стравинский из "Мастера и Маргариты" (тоже, кстати, играемые в один вечер). И всякий раз это не просто нелепо смешные людишки (ну что смешного в Афрании?). Каждый из них вольно или невольно вставляет свой клин в "колесо исторического процесса". Пафос их пребывания во многих сюжетах выражается в идее разрушения чего-нибудь нелепого еще более диким.

Но, как ни парадоксально, именно Алексею Ванину доверили когда-то самую, пожалуй, лучезарную роль русского лирико-комедийного репертуара. Он блистательно играл Сашеньку в водевиле В. Соллогуба "Беда от нежного сердца". Существо влюбчивое, наивное и бесхитростное, он в каждой новой девушке видел воплощение совершенства и буквально слеп от любви, клялся в верности, рвался под венец. И все это не взирая на то, что одна встреча от другой отстовала на четверть часа, а само действие водевиля по воле постановщика перенесено было в некое подобие мест общего пользования вроде вокзала, где обитают по преимуществу бомжи и уборщицы сугубо маргинального типа.

Вообще Алексей Ванин "про любовь" играет по-прежнему много, охотно и со знанием дела.

Его самонадеянный кавалер Риппафратта в "Трактирщице" К. Гольдони - роль относительно давняя. Здесь артист выступал, в частности, в дуэте с Тамарой Кудряшовой. Нынче они по-прежнему вместе играют куда более комедийный вариант любовного дуэта - в сатирической фантазии Н. Саймона "Дураки", где Ванин - Леон Толчинский. А не так давно был блестяще сыгран престарелый, но нахальный жених царицы амазонок Тезей в шекспировском "Сне в летнюю ночь", где в качестве объекта страсти на сей раз выступила эксцентричная Ирина Бочоришвили.

Даже Клещ из похожего на трагическую симфонию горьковского "На дне" сыгран Алексеем Ваниным тоже - про любовь. Но здесь все строится на сарказмах, на гнетущем мужскую душу чувстве ужаса перед неизбежной смертью жены Анны. Клещ злится от неведения путей к спасению, от бессилия. Уж если говорят: "Бьет, значит, любит!", то можно сказать и так: "Злится, значит, страдает!".

Свои представления о любви у чеховских героев артиста - доктора Дорна и Тузенбаха. Но тут, опять-таки, свой колорит. Это люди потерянной любви, любви, никому не нужной или напрасной. А любили ли хоть кого-нибудь его надменный Лаэрт из "Гамлета", граф Варвик из "Жаворонка" Ж. Ануя или гадкий Генрих из шварцевского "Дракона"? Остается только предполагать или объяснять - почему нет…

Кречинский Алексея Ванина из "Трилогии" А. Сухово-Кобылина не только жертва собственного авантюризма, пытающийся прожить за счет одной, но пламенной страсти. Его человеческую суть убивает "безлюбая жизнь", ибо нельзя любить слегка, "в одно касание".

Лживый любовник Захария Муаррон из булгаковского "Мольера" по тем же причинам неизбежно превращается у Алексея Ванина из "эротического спортсмена" в жалкого стукача. И все потому, что любовь умеет мстить. Правда, об этом мало кто знает. Но незнание законов, как известно, не освобождает от наказания.

Играя сегодня в той же "Кабале святош" архиепископа де Шаррона, актер снова не забывает "про это" - его герой такое же "безлюбое" существо.

Многими персонажами Алексея Ванина порой движет по жизни простая самонадеянность. А выживать помогает то, что называется отрицательным обаянием. Замечено, что Ванин умеет, как мало кто другой, показать, насколько живуче в мире зло, сколь оно привлекательно, сколь многих способно неотвратимо переродить.

Наверное, его Дюдар из "Носорогов" Э. Ионеско и сам не заметил, как превратился в апологета покорности и разумности. Хотя, наверняка, это начиналось давно. Он умудрился выстроить для самого себя изощренное "убежище из слов" - и сам себе когда-то поверил, сам себя всецело оправдал. Философия приспособленчества требует недюжинного демагогического дара, который, очевидно, не без удивления, но и с восторгом Дюдар когда-то в себе обнаружил. Если это любовь - то, несомненно, любовь к самому себе.

Играя эгоистов, Алексей Ванин способен неузнаваемо перевоплотиться. Огромные глаза его вдруг холодно блистят, делая его похожим на стареющего Кая из "Снежной королевы", который уже сложил из льдинок слово "Вечность". Фигура становится внезапно инфернальной. Во всем облике, внешне довольно хрупком и почти невесомом, обнаруживается какая-то черствость, пугающая жесткость. И напротив, все признаки органического неприятия зла, равно как и непротивления ему, открывают в артисте способность воплощать людей светлых и гармоничных.

Столь уникальные свойства натуры, умение всякий раз перестраивать себя, делает исполнительский диапазон Алексея Ванина безграничным, а творческую и сценическую судьбу его многотрудной, но увлекательной.
Интервью от 30.01.2012

"Совсем недавно моя дочь посмотрела на меня в  роли Пилата в театре Станиславского. И она спросила: «Пап, тебе не кажется, что ты недостаточно жесток? Недостаточно жёсток? Ты так быстро встал на его сторону. Кто он для тебя? Бунтовщик». Я стал оправдываться, что Пилат был готов. Смута, люди волнуются не первый день, он был в курсе дела. А главное. Я не могу его играть очень жёстким. Это очень одинокий человек. Безумно любящий жену. Но одинокий. Он в ссылке. Для него это ссылка. Это не его земля. И в Рим он не хочет, потому что знает, что там ещё хуже. Он не политик, он воин. А войну нужен простор. Конь. Шашка наголо. Отбиться. Выручать своих. Он романтик. Он даже поэт. Только не политик. Как ему всё это надоело":  www.teatr-uz.ru/forum/messages/intervyu/_300112/