Белякович Сергей Романович

Сергей Белякович — брат режиссера и художественного руководителя театра Валерия Беляковича, — из первого поколения актеров-основателей театра. В его лице мы видим яркий пример первородного актерского таланта, стихийного, натурального, мощного. Недюжинная физическая сила оттеняется у него какой-то балетной грацией, изящество и музыкальность кажутся у этого огромного мужчины нереальными. Именно таков его Яичница в «Женитьбе», пожилой закомплексованный чиновник, раскрывающийся только в неистовом танце. Обаяние Сергея Беляковича позволяет ему придавать объем и неоднозначность любой роли, будь то шукшинский тип хитрого и невежественного демагога в рассказе «Срезал!», или чеховский барин-самодур из новеллы «На чужбине», невыносимый алкоголик из «Старого дома» или сантехник, искренне тянущийся к светлой жизни из лучшего спектакля Сергея Беляковича «Самозванец».

Глубокий низкий голос, мужская стать и значительность — таким он играет помещика Муромского в «Трилогии» Сухово-Кобылина, уничтоженного коррумпированными чиновниками, пронзительно и искренне. Из той же внешности путем неуловимого актерского перевоплощения вырастает агрессивная, опасная сила упертого Жана, героя Беляковича в «Носорогах» Ионеско, или напрочь лишенного чего бы то ни было человеческого — гориллоподобного медбрата Бореньки из «Вальпургиевой ночи». А еще пол-оборота — и получился изящный, вкрадчивый, вальяжный Азазелло из «Мастера и Маргариты».

Один из самых сильных дуэтов этого театра сложился у братьев-Беляковичей в «Братьях» Мрожека — истории двух заброшенных на чужбину эмигрантов, потерянных в чужом мире, одиноких и враждующих, и в то же время — не представляющих себе жизни друг без друга. Материализующаяся кровная связь героев и исполнителей этой драмы производит впечатление неизгладимое.

Сергей Белякович — знаковая фигура в контексте Юго-Западного пейзажа. Он, как маска комедии дель арте в итальянском театре, незаменим. Бывает, ему просто достаточно выйти на сцену, чтобы спектакль приобрел плоть, вес и объем. Личность актера — субстанция иррациональная, но если она есть — это залог успеха. Особенно, когда актер универсален, как Белякович, который может купаться в комедии, быть убедительным в драме и поразительным — в абсурдистской драматургии.
_{Наталия Колесова}

Умер Сергей Белякович. Сергей Романович, Серёжа, Серый… Неизменный «столп» театра, один из трех (вместе с Виктором Авиловым и старшим братом Валерием) отцов-основателей Юго-Запада. Человек-глыба, человек-легенда… Просто человек. Статный, крупный, красивый. Как о нем написать? Я не могу, но понимаю, что надо, необходимо высказать, донести, необходимо сохранить в памяти то, каким был этот Актер.

Бывший завлит театра на Юго-Западе Наталья Кайдалова когда-то писала, что Виктор Авилов представлял своею игрой и внешностью буйное, магическое, дионисийское начало Юго-Запада, а Сергей Белякович — напротив, являл начало более упорядоченное, земное, аполлоническое. Это и так и не так.

Сергей Белякович был… разным. Очень разным. Когда он играл Городничего в «Ревизоре», сразу верилось: да, это действительно, как и писал Гоголь в «Замечаниях для господ актеров», «очень неглупый по-своему человек». Сергей был в этой роли значителен, трогателен, временами по-настоящему смешон и… страшен. Поистине страшен в финале, когда он, возвышаясь над всеми персонажами, подобно какой-то башне в мундире и ботфортах, с искаженным яростью лицом грозил всем «щелкоперам», «бумагомаракам» — и нам, зрителям. А каким он был Жаном в «Носорогах»! Как он не хотел и боялся превращаться, но потом — мучительно, постепенно и неотвратимо — осознавал, что оносороживание — это единственный выход, это прекрасно — и мы видели воочию, как раздувалась шея, стекленели большие выразительные глаза, слышали, как грубел голос, да кажется, и сами черты лица актера искажались, «превращались» — и это было так страшно и так по-человечески понятно, что…

Сергей, кажется, всегда верил в то, что он играл. Помню, в одном из разговоров он мне признался, что когда ставили — еще в Востряково — «Женитьбу», он на премьере так испугался, что, когда началось представление, вначале ничего не осознавал, не помнил и не понимал — что он делает и что творится вокруг, а потом… «Понимаешь, я как туда провалился совсем. Ничего ни вижу, ни сцены, ни зала… Только гляжу — вокруг люстры какие-то, зала огромная, какие-то танцы, чуть ли не бал, люди какие-то ходят вокруг незнакомые, в таких костюмах старинных… И понимаешь, это всё — тогда происходит, ну, словно я в ту эпоху, в то время перенёсся, в девятнадцатый век, и вот это всё, что мы делаем — оно не на сцене, а взаправду». Вот это «взаправду» и было стержнем его игры, его актерской позиции. Не представлять, а быть, поистине влезать в шкуру своего персонажа, будь то простодушный хитрец Бодрикур или обаятельный и циничный Буби Бартон, зловещий Д’Орсиньи по прозвищу «Помолись» или Боренька-Мордоворот, квинт-эссенция «совка», персонаж настолько чудовищный, что даже уже и милый… А еще — очаровательно-недотёпистый Яичница — и граф Юзекевич — капризный, обиженный ребенок, который вот сейчас возьмёт да и сломает все свои игрушки, то есть всех обитателей деревни Куличовка сотрет в порошок… А еще — влюбленный в мечту Кузнец Основа — и лукавый Лука, и трагический лузер Гриша Гусев, и удалой Ямщик из «Щей», а еще — фантастическая, бурлескная водевильная «матушка» Аграфена Кубыркина, а еще — мрачнейший и комичнейший Азазелло, а ещё Третья Голова Дракона — о, как Сережа, со свойственной ему обстоятельностью и тщательностью, вскинув к глазам запястье, долго вглядывался в несуществующие наручные часы, прежде чем уронить слегка озадаченному Ланцелоту-Авилову: «Когда я начну… (пауза, пауза, пауза, — внимательнейшее разглядывание незримого циферблата) — я не скажу. Настоящая война начинается ВДРУГ!» — а ещё, и ещё, и ещё… Все роли Сергея здесь и сейчас не перечислить. Остановлюсь лишь на тех, где, кажется, с особой силой проявился его темперамент, его дар, его личность.

Это прежде всего колоритнейший «интеллектуал-самородок» Глеб Капустин из рассказа «Срезал» (шукшинский спектакль «Штрихи к портрету»), это страдающий пролетарий ХХ из «Братьев», мучительно, по складам, осознающий пропись «мы — не рабы» и, конечно же, это ярославский помещик Петр Константинович Муромский в «Трилогии» Сухово-Кобылина. В каждой из этих ролей — русские ширь и размах, фатально, трагически не находящие применения и нравственно пробавляющиеся кое-как, чем придется, по мелочи — в ожидании чего-то настоящего, если угодно — Великого. Сергей гениально играл — трагедию нереализованности, трагедию невозможности вырваться из колеи обыденности и найти Путь и Истину.

Была, была в даровании замечательного Актера эта неуправляемая стихия и еще была — обреченность. Он глубоко чувствовал, переживал, пропускал через себя то, что потом со всей яростью пытался донести до зала. И когда во второй части «Трилогии», в спектакле «Дело», С. Белякович — Муромский произносил: «Было на нашу землю три нашествия: набегали татары, находил француз, теперь вот чиновники обложили… А земля-то наша что — и смотреть жалостно: проболела до костей, прогнила насквозь, продана в судах, пропита в кабаках… И лежит она на большой степи, неумытая, рогожею укрытая, с перепою слабая…» — звучало в этих простых словах такое спокойствие обреченности, такая глубокая, вековечная грусть, что казалось — сама душа русская здесь, перед нами. Душа, всё осознающая и гибнущая без жалоб и с достоинством. Вот так играл, так жил на сцене Сергей Белякович. Наверное, ему бы удалась роль Степана Разина…

Вместе с тем он был чудесным комедийным актером. Как и Авилову, ему были подвластны все жанры. И временами переходы от одного жанра к другому были столь незаметны и столь точны, что зрители не знали, хохотать им, «хвататься за животики» или рыдать, бия себя в грудь. Так было и в спектакле «Сон в летнюю ночь», когда простодушный кузнец Основа, превращенный чарами эльфов в презабавнейшего осла, внезапно прозревал — какое же это счастье — когда тебя любят, прозревал впервые в жизни, впервые в жизни понимал, что существует помимо грубой повседневности какой-то иной, нестерпимо прекрасный мир… Его последней большой, «бенефисной», ролью стал Пеппино в спектакле «Требуется старый клоун». Всё в ней было — и гротеск, и фарс, и психологизм, и трагедия, и мягкая ирония. Его Пеппино — стареющий клоун, мечтающий стать трагиком, — и умирающий, не в силах перебороть беспощадное время, не в силах вынести несовершенство этого мира, умирающий под раскаты хохота товарищей по сцене, только что обиженных и пристыженных масштабом его, Пеппино, дарования и принимающих его смерть за очередной виртуозный кунштюк, — такую роль невозможно сыграть «просто так», «с листа». Это — роль-исповедь, роль-биография.

…А сколько еще ролей остались не сыграны им. Он умер на пятьдесят шестом году жизни. Прости нас, Сережа. Не уберегли.
_{Татьяна Виноградова}

Сергей Белякович… Кто он? В чем его особенность? Почему это имя занимает в моем сердце особое место?

Отец-основатель? — да, да, да. Но ведь еще с десяток мужских и женских лиц достойны такого имени, и СРБ среди них поначалу не выделялся — равный среди равных. Один из тех, что определили лицо театра? — конечно! Но и таких опять же не меньше десятка — тех, без кого Юго-Запад был бы другим.

Был бы другим… А без кого Юго-Запада не было бы вовсе? — вот вопрос! Попробуем вспомнить? Очевидно, первое имя — ВРБ. А актеры? Мне настойчиво кажется, что талант ВРБ выковал бы выдающиеся спектакли из любого материала, даже если бы ему пришлось начинать без Авилова. Но театр — великий театр — это не только спектакли. Это еще и зрители, и звездное место на театральном небосклоне, и место в общественной жизни. Чтобы родился спектакль — нужно всего лишь раз сыграть его удачно. А чтоб родился театр, одних спектаклей недостаточно, нужен зритель. А чтоб стать великим театром, мало завоевать известность у широкого круга зрителей, надо еще и изменить своих зрителей!

Вспоминаю, все-таки он — один из трех… Это был сезон 83/84, шестой сезон. Предыдущий сезон ознаменован важнейшими достижениями: известность театра круто пошла вверх, к ограниченному кругу прежних распространителей добавилась «театральная мафия», где Юго-Запад встал в ряд с лучшими театрами столицы, в результате очень широкий и разношерстный круг театралов получил доступ к ЮЗу. — Это сразу изменило качество зала. А с весны 83-го спектакли стали играть «дуплетом» — дважды в вечер, поэтому круг зрителей стал удваиваться. Это количественный скачок. Культурный андеграунд традиционно позиционировал себя партизанским отрядом в тылу врага, так что пьеса запрещенного автора естественно ожила на этой сцене, и постановка Носорогов в декабре 82-го стала событием московской театральной жизни — наконец-то пришла известность…

Но тут наступила андроповщина, Носороги ушли в подполье, и тут же забрали в армию незаменимого актера Гришечкина. И в сентябре 83-го из 13 спектаклей прежнего репертуара игралось лишь четыре: Мольер, Владимир, Эскориал, Пугачева. Итак, театр был отброшен на 4 года назад, в начало пути. И в этот момент Юго-Запад вполне мог прекратить свое существование. Но он выжил, и вернулся он на прежние позиции уже к концу сезона, пройдя за год путь прежних 4 лет. И основная нагрузка того героического сезона легла на плечи четверых: ВРБ, Авилов, СРБ, Ванин. Выпустили три премьеры (Штрихи, Ревизор, Цилиндры) и восстановили три спектакля (вводы вместо Гришечкина), поэтому репетиции заняли в сумме почти полсезона. Тем не менее, за сезон сыграли около 200 спектаклей.

В апреле 84-го в репертуаре театра уже 12 спектаклей. Из них Авилов занят в 11 спектаклях, СРБ — в 10 спектаклях, Ванин — в 9 спектаклях. Спектакли играются дважды в вечер: в 18 ч, и повтор в 21 ч, — такого не было больше нигде!

Перегрузка: «из них ослабнет кто-то — и небо упадёт!». Атланты!

Вот какой он в моей памяти: атлант, взявший рекордный вес и удержавший небо над нами. Он — тот, без кого нашего театра не было бы вовсе.
_{Андрей Ильин, лето 2009}