Dostoevsky-Trip (1999-2018)

Персонажи разговаривают на живом языке, и их проблемы — это те проблемы, которые переживают реальные люди. Говоря это, я имею ввиду не то, что мы все наркоманы, каковыми являются почти все герои пьесы, или что у нас у всех есть такой ужасный и мучительный опыт, как у них, а то, что Сорокину удалось то, что удается хорошим писателям — он довел ситуацию до крайности, в которой сфокусировалось все то, что действительно имеет место в реальной жизни».
_{Джон Фридман (г-та «The Moscow Times», от 19-25.11.1999)}

«…Сообразно канонам, дело увенчивают светлые прощальные монологи бомжей (от дозы они все-таки помрут); в этих монологах много словесной спермы и виртуального кала, но театральная реальность ведь к словам не сводится. Сценическая мощь Театра «На Юго-Западе» компенсирует текстуальную чернуху: постановка аскетична и патетична; актеры горюют о своих героях и виртуально манипулируют с бочками, единственным здесь реквизитом; Валерий Белякович уверенно извлекает урок чистого человеколюбия из-под фирменной сорокинской грязи».
_{Лев Аннинский (г-та «Культура», № 47 (7207) от 14-20.10.1999)}

Из интервью с Олегом Анищенко (2012год):
«Сорокин для меня — это пустопорожняя трата таланта. Он, безусловно, талантливый человек, он владеет языком. Когда читал его роман, думал попутно: ну, прям Тургенев. Он прекрасный стилист, ему под силу играть с выбранной стилистикой. Но зачем это всё? После прочтения остаётся ощущение, что это всё незачем. Я читал «Последняя любовь Марины», ну и, разумеется, «Щи» и «Dostoevsky-Trip». Не понимаю, я, когда не понимаю зачем, оно и не греет. Сначала затягивает, а потом бум и ничего. А со спектаклем «Dostoevsky-Trip» была такая история. Я когда пьесу прочитал, думал: хоть бы не попасть в этот спектакль. После прочтения пьесы осталось тошнотворное ощущение. Тогда ставили «Дракона», «Калигулу» и «Dostoevsky-Trip», мне хотелось в «Дракона». Ну, я и не попал в «Достоевского», репетиции шли без меня. Я пришёл в театр ушить брюки. И пока мне Боча ушивала брюки, я сел посмотреть репетицию. Романыч заметил меня и сказал: слушай, там же ещё есть Химик. До этого присутствие Химика не предполагалось, вот я им и стал. И с тех пор это один самых любимых моих спектаклей. Я никого на него не приглашаю. Я, допустим, не знаю, как это показать маме. Невозможно, она у меня учитель литературы. В спектакле замечательная команда. Мы с этими людьми прекрасно друг друга чувствуем. Это большой кайф. Я иногда зову студентов на этот спектакль, чтоб посмотрели, как это сделано. Как там всё крепко, как всё взаимодействует. То есть для меня пьеса и спектакль Беляковича по этой пьесе — вещи несоизмеримые. Хотя я так и не понял про что этот спектакль. Спектакль такой атмосферный, что я и не чувствую потребности выражать в словах про что он. Вот есть там волшебство, невыразимое в словах».

Анна Китаева:
«Валерий Романович попросил меня найти для него эту пьесу. Я позвонила своему учителю литературы Льву Соболеву. О Владимире Сорокине он высказался не комплементарно, но всё же дал мне телефон одного из своих учеников, который на тот момент был специалистом по творчеству этого автора. Специалист по Сорокину пьесу мне вручил лично, уверив при этом, что поставить это на театре невозможно. Пьесу мы с мужем прочитали, никакого интереса к ней не испытали. Я передала текст Валерию Романовичу, он сделал обалденный спектакль».

Максим Жуков:
«Я помню как Романыч сказал, что есть у Сорокина такая пьеса, где наркотики носят имена русских писателей-классиков… это было прекрасно. мне понравилось сразу. просто как идея, как концепт. пьесу я не читал., но спектакль видел многажды. и еще бы посмотрел, жаль что его закрыли».

Леся Шестовская:
«Это был потрясающий спектакль. Наизнанку выворачивал… бесконечно жаль его».

Olga Lotkina:
«Наркотики, слава Богу, обошли меня стороной, но посмотрев этот спектакль, мне кажется, что я испытала и кайф, и эйфорию, когда все легко и все получается, и сваливание в абсурд… Огромное впечатление!»