Белякович Валерий Романович

Путешествие длиною в жизнь.

Почему самые любимые уходят первыми? И ты не успеваешь порой высказать им всю свою любовь, восхищение, благодарность? Сколько раз уже обещано себе ничего не откладывать на потом — звонить сразу, встречаться по первому импульсу, бежать по первому зову? И опять запоздалые сожаления о том, что недосказано.

Валерий Романович Белякович для меня — целая эпоха, с которой связано счастье и ликование юности в познании профессии и магии подлинного театра. Блестящие победы созданного им театра «На Юго-Западе» — самые яркие события моей собственной театральной истории, от первых курсов института до уже вполне зрелых лет в театральной журналистике. Первая публикация в «Московском комсомольце» о постановке рассказов Шукшина (какой там Театр наций с его «Рассказами» Херманиса — вот где был настоящий Василий Макарович с его иррациональными характерами!) Потом — «Соло для города» в «Смене». Книги…
… Что высвечивается прожектором памяти?

…Завораживающая интрига «Игроков» и сам Белякович — Ихарев («Такая уж видно надувательная земля!..») Феерически остроумный «Дракон» с дуэтом Бургомистра и Генриха, незабываемый, навсегда оставшийся в памяти и сердце Мольер Виктора Авилова. А как мы до судорог и боли в мышцах лица и живота хохотали на «Женитьбе», «Водевилях», чеховских «Старых грехах»! Какая энергия, радость, безумство и свобода вырывалась из каждой постановки Беляковича в те годы, когда, казалось, весь мир — перед тобой. Как мы заговорщически пробирались на запрещённых «Носоргов» Ионеско по билетам с двойным штампом «Женитьба» — это был тайный код! Как Виктор Авилов надвигался в финале на зал с последним монологом Беранже: «Я — последний человек и останусь человеком навсегда! Я не капитулирую!» Сейчас даже трудно представить себе, что это тогда была за смелость — играть в небольшом подвале на Юго-Западе радикального французского абсурдиста!

А вечер, в котором Авилов и Белякович выступали дуэтом: «Эскориал» и «Что случилось в зоопарке» Олби. Этот поединок индивидуальностей, захватывающая дух борьба. И самоубийственно обреченный, нескончаемый монолог Беляковича-Джерри из пьесы Олби: «Человек иногда должен сделать большой крюк в сторону, чтобы верным и кратчайшим путём вернуться назад. Порой это просто необходимо». И нож, с силой вонзающийся в доски сцены, — орудие убийства и освобождения… Не так давно, на свой юбилей Романыч (вы же знаете, что все мы звали его так) повторил «Что случилось в зоопарке» в студии своего загородного дома. Партнёром выступил Олег Леушин — ученик и приемник, возглавивший театр после перехода Беляковича в театр Станиславского. Как же это было правильно — напомнить немногочисленным избранным зрителям из числа гостей праздника о том, как из ничего, «из какого сора» и неуловимого движения воздуха рождается Театр.

…Я снова и снова пересматриваю его запись монолога Клавдия из постановки «Гамлета»: какая мощь, какая сила голоса и энергия смысла, какой образец уходящей породы настоящих личностей в искусстве… Стать, мужская красота, патрицианская посадка головы, выразительные жесты крупных рук, интонация, отлитое в бронзу каждое слово. В прошлом сезоне ездила я в Лондон на «Гамлета» — Камбербэтча. Вот если бы ему такого Клавдия в постановку Барбикан-центра, как бы «заиграл» спектакль! И как же повезло нам, зрителям 80-90х, что застали мы на сцене маргинального театра на московской окраине таких артистов подлинной шекспировской силы, как Виктор Авилов и Валерий Белякович. А критики-снобы, многие шекспироведы их не принимали, и это не могло не ранить. Но зато было признание серьезных профессионалов — Аникста, Аннинского, дружба и полнейшее взаимопонимание с гениальным дирижёром Евгением Колобовым во время работы над «Борисом Годуновым» в Новой Опере, симпатия и взаимный интерес с писателем Владимиром Сорокиным, пьесы которого «Щи» и «Достоевский-трип» впервые были поставлены на сцене Беляковичем.

Как он интуитивно чувствовал актуальность той или иной литературы и драматургии, как находил неожиданных авторов, раскрывал их — и все поражались его взгляду, ракурсу, ходу мысли. А музыка к спектаклям, стеллажи в кабинете, набитые дисками, из которых рождались виртуозные фонограммы. Их можно было слушать отдельно, как сборники модных диджеев. Или как «Травиату «, как «Кармен», — от начала до конца, и снова, и снова. Рисунки Валерия Романовича, эскизы театральных костюмов, его юмористические короткие рассказы, грубоватый и острый язык… А дизайнерский дар, с которым он преобразовывал пространство своей жизни… Этой ренессансной натуре, конечно, было тесно в рамках одной страны, театра, современности. Поэтому жизнь его походила на бесконечное странствование, путешествие… Нижний Новгород, Чикаго, Токио…

Наверное, история недолгого художественного руководства Беляковичем театром Станиславского в период безвременья, за которым последовало создание «Электротеатра «Станиславский», но уже без его участия, сыграло роковую роль в жизни режиссёра. Он победил обстоятельства непреодолимой силы, вышел в другую жизнь, — но какой ценой! Об этом знают немногие, об этом не хочется вспоминать.

Валерий Белякович не был обласкан жизнью, как и его прославленный учитель, тоже несправедливо рано ушедший Борис Иванович Равенских. Он боролся, преодолевал, добивался, держал удар. Не задерживался долго на одном месте и так бросал вызов одиночеству. Интенсивность его жизни была на порядок выше, чем у любого «служащего» в театре человека. Валерий Романович — эмоциональный, импульсивный, страстный художник — не умел жить «вполголоса». Конечно, не берег себя, конечно, тратился безрассудно и щедро, как и подобает настоящему таланту. Как трагически рано уходили его лучшие актёры — Ольга и Виктор Авиловы, брат Сергей Белякович, Михаил Докин, Владимир Коппалов, другие соратники…
«Валерий Романович! Дорогой друг! Спасибо Вам за то счастье, которое Вы дарили нам, бегущими холодными осенними вечерами от метро Юго-Западная в ваш черный подвал!
За искренность, за открытия, за слезы, за потрясения!
Вы и Ваши спектакли — самое дорогое, что хранит моя память.
Не покидайте нас.»
_{Наталия Колесова}

Режиссер Валерий Белякович был, без сомнения, большим человеком театра, преданным театру человеком. Он основал во многом показательный студийный театр на окраине Москвы, вывел его на высокий профессиональный уровень, ставил сложную драматургию (чего стоит постановка пьес Владимира Сорокина и Венедикта Ерофеева — «Щи» Сорокина так никто, кроме Беляковича, кажется, и не поставил), воспитал прекрасную труппу (Виктор Авилов, Валерий Афанасьев, Олег Леушин, Алексей Ванин, Анатолий Иванов, Вячеслав Гришечкин, Карина Дымонт, Владимир Коппалов и многие другие). Белякович был человеком окраинным, он и сам из того же района, что и его театр: и за всю свою жизнь он наблюдал, как из периферийной оконечности Москвы (сцены из «Иронии судьбы» снимались чуть ли не в том же доме, что и занимает театр) юго-западный район превращался в элитный престижный квартал, обрастал инфраструктурой. Окраинный человек, не строящий из себя художника-творца, — простой и легкий в общении, с легким нежным матерком, сочетавший житейскую пацанскую простоту с изысканным, часто даже манерным искусством. Его театр — это история дворового фабричного очарованного мальчишки, которого искусство постепенно возвышает над собой, над его дворовой природой. Искусство постоянно тянет вверх, а природа не дает подняться, тянет книзу. Он ведь родился в рабочем городке под Москвой, рядом с юго-западом столицы, в семье слесаря и наборщицы, где не было ни одной книги. Рассказывал, что его воспитала деревенская бабушка, к которой отдавали мальчика, так как в поселке часто нечего было есть. Искусство его было глубоким и стильным, но иногда оно было громким и бесвкусным — оно словно выражало метания его создателя: от простоты к сложности, от народности к рафинированности. Белякович сам себя создал. Он и жил там же, на окраине Москвы — в шести минутах ходьбы от собственного театра.

В 2005 году Белякович выпускает «Куклы», которые он потом повторил во многих городах России. В «Куклах» Белякович подводил итог своей жизни. Это был спектакль о разочаровании мастера в своем творении. Пока горит огонь создателя в твоей крови, все кажется удивительным и совершенным, но стоит погаснуть таланту, как твое творчество в твоих же глазах остается мертвой куклой, таксидермическим уродцем. Идея театра — переиначить мир искусством — ушла в небытие вместе с энтузиазмом первооткрывательства. Пигмалион устал ждать от кукол, когда они «заговорят», и отпускает актеров на волю.

Опустошение, усталость, растерянность перед 2010-ми годами с его новой театральностью, новыми именами характеризуют позднего Валерия Беляковича. Так и не сумев добиться большой площадки для своего театра, расширения Театра на Юго-Западе, Белякович это остро переживал. На самом деле своей фантастической карьерой Белякович доказал печальную вещь: он думал, что студийное движение, развернувшись, станет опорой большой театральной системы, вольется в нее. Но это не так и почти никогда, увы, не бывает так. Лабораторное, студийное движение умирает, как только гаснет «огонь создателя», первоначальный энтузиазм. Оно нетрасформируемо. На пепле лаборатории может что-то создаться, но так просто инкрустировать студийность в большой театр крайне сложно. Опыт руководства Театром им. Станиславского — агонистический, не очень умелый и безрезультатный — был тому доказательством. Валерий Белякович был человеком окраинным, и именно это было в нем прекрасно и совершенно. В тот момент, когда этой окраинности стало ему не хватать, Белякович растерялся, не зная, куда поставить свой следующий шаг.

Я как-то организовывал в Центре им. Вс. Мейерхольда сольное выступление Беляковича как артиста. Он прекрасно, лучше всех читал есенинского «Пугачева», чувствуя эту могучую рязанскую народную природу с ее грубой нежностью, корявостью и звериностью, он восстанавливал сцены с невидимым, «потусторонним» Викторым Авиловым, рассказывал о себе. Это был радостный день и прекрасный праздник театра. Потом Белякович подарил мне несколько бесценных житейских советов и кучу своих футболок, привезенных из Америки. Вот просто взял и подарил. И я их до сих пор ношу. Спасибо, дорогой Валерий Романович!
_{Павел Руднев}